Виктор Ростокин - Необжитые пространства. Том 1. Проселки

Жене здоровья пожелал —
Себе я жизнь продлил.
Копейку нищему подал —
Себе я жизнь продлил.
Погладил блудного кота —
Себе я жизнь продлил.
Сказал калине: «Красота!» —
Себе я жизнь продлил.
Пить отказался «на троих» —
Себе я жизнь продлил.
И этот написал я стих —
Себе я жизнь продлил.
О, выдался денек пригож!
Услышал сверху Глас:
«Деньков подобных, как сейчас,
Ты много проживешь!»

Париж и Рим мне незнакомы,
И мне не снился Вашингтон.
Свой край не покидал исконный,
Деревню, материнский дом.
И мраморных мне изваяний,
И полыхающих огней
Дороже в тучах колыханье
Окольных древних тополей,
И сокровенная тропинка
Под сенью их ведет туда,
Где в чашечке цветка росинкой
Мерцает поздняя звезда.
Она сронилась перед утром,
Как весть о святости земли,
Что сохранила неба мудрость,
Сыновние следы мои.

Старик (он мой ровесник,
За семьдесят уже):
«Мне ныне не до песен,
Тревожно на душе.
Вот сторожем работаю
У богача пять лет.
Придумать плоше что-то…
Аль знаешь ты, поэт?
Нам со старухой пенсии
Хватало бы.
Да сын…
Ему ох как невесело!
А он ведь семьянин,
Живет давненько в городе,
Ютится в чужаках.
Сказать, достойно вроде бы.
И не был в дураках,
Два высших,
он учитель,
И врач его жена.
У них мальчонки Витя
И Боря. Чья вина,
Что нет жилья родного?
А обещал…
Видать,
Хозяина другого
Нам надо избирать.
А вдруг и новый будет
Гресть под себя?
Народ…
О нем тотчас забудет:
Живи как сможешь, сброд!
Поэтому работаю
И деньги сыну шлю.
Даст бог в квартиру новую
С семьей войдет свою.
Тогда бы мне и бабке
О чем еще жалеть!
На крытой тканью лавке
Покойно умереть».

Молчат рубахи, и носки,
И сапоги из прорезины.
Зажата удочка в тиски
Кладовки, пахнущей бензином.
Ее почти что не видать
Среди различных инструментов.
Сюда заглядывает мать
Как бы с притворным намереньем,
И вдруг озябливо замрет,
Пошевелиться нету силы:
А может, родненький придет,
В час святый встанет из могилы
И скажет:
«Мама, вот и я,
Готовь мне справу на рыбалку,
Приметил в омуте сома —
Не оглушить его и палкой!
Его я выманю из тьмы
Домашней духовитой коркой
И на крючок возьму… Смотри,
Скажу, какой он гордый,
Царь Бузулука, щуки враг,
Любитель в роднике плескаться.
Я для него всего чудак,
С ним не способен я тягаться —
Так он прикинул.
Но уже
Натянута до звона жилка.
Теперь он для меня мишень.
И скоро, скоро моя вилка
Обжаренный кусок возьмет.
О, нет вкусней на свете сóма!..»
Мать ходит сутки напролет
В осиротевшем темном доме,
И каждый шаг ее и вздох
На сердце болью отдается.
И дом как будто бы усох,
В окошке солнце не смеется.
Молчат рубахи, и носки,
И сапоги из прорезины,
Зажата удочка в тиски
Кладовки, пахнущей бензином.

В жилье питайся хлебом, колбасой,
Пей водку и с супругою ругайся,
Коли, к несчастью, ты не холостой,
Но тут уж сам, как сможешь, разбирайся.
Упор же основной задумки сей
На то, чтобы не стал ты домоседом,
Власами не оброс, как лиходей,
Округе насылая ночью беды.
Чтобы уют не превратил тебя
В скота, оплывшего вонючим жиром,
Тетрадку в пухлых пальцах теребя,
Дал заключенье:
«Я стою над миром!»
Зад оторви от кресла, распахни
Дверь, плесенью обметанную толсто,
На воле вольной волюшки вдохни
Заместо горько-ветреного тоста.
И ты среди деревьев и травы
Воскреснешь…
Словно вновь родился!
Сползет венок лавровый с головы
Бесшумно, как и, впрочем, появился.
И ты осмыслишь далее, как жить,
Какой идти дорогой, чем заняться.
И истинным поэтом коль не быть,
То сущим человеком оставаться.
Вот так чуть-чуть переиначил я
Некрасова непраздничные строки.
Словами ведь он не сорил зазря,
Когда о русских гневался пороках.