Виктор Ростокин - Необжитые пространства. Том 1. Проселки

Живет извечно это чувство
Глубоко, в тайниках души.
И мне сейчас совсем не чуждо
Поразмышлять о нем в тиши.
А как звучит оно, не слышно,
Какого цвета – я не зрю.
Но сознаю: никто не лишний
В земном распахнутом краю.
Ни моложавая соседка,
Что на крыльцо кладет букет
Поэту, ни электрик Петька,
Что выключает ночью свет.
Ни горожанин, что приехал
В деревню поднабраться сил,
И местным всем он на потеху
Взял танцплощадку соорудил.
Ни побирушка-хромоножка,
Что может предсказать судьбу,
При этом уплетая ложкой
Ей поднесенную еду.
Ни даже… коли пораскинуть
Умом подальше, в города,
Повсюду с теплой кровью люди
С тоской и радостью в глазах,
Все родственны, как мак и лютик…
И поцелуй вон на устах
Отца Небесного…

Вышли мы все из землянки,
Чтобы нарвать купырей
И хором спеть на полянке,
В тон пособит соловей!
Что нам цари обещали
И обещали вожди —
Сытные хлебы и сало,
Также из млека дожди.
Нам бы хотя бы кальсоны,
Из горбылей туалет,
А уж потом патефоны,
От космонавта привет.
Нам бы освоить науку —
Два минус два будет сколь,
Молот в окрепшую руку,
Серп во другую.
И соль,
Чтоб на горбушке богато,
Кружка воды с родника.
Вот мы тогда бы, ребята,
Двинули наверняка
Русь по проселкам старинным,
Что заросли бурьяном…
…Молча утерлись полынью,
Прыгнули в яму гуртом!

Пустыни тверди подпирал
Коленями, и кровь текла
Ручьем. О чем к Нему взывал,
Отцу Небесному? Добра иль зла
Вымаливал душе своей Иисус,
Прибившись к камню, ждал Его
С начала Сотворенья. Высоко
Кричал, когтями дикий гусь
За горло схваченный орлом,
И оброненным ласковым пером
Овеяло Чело. И улыбнулся:
«Он смертью птицы мирной все сказал!»
И слезы на песок дождем упали,
На камень сел, счастливый и усталый.
«Куда стопы направить? – думал Он. —
На юг? На север? К отчему порогу?
Везде пребуду. Долгий кончен сон,
Мой Осиянный Дух охватит многих
Народов, заблудившихся во мраке
Насилий, диких нравов. Поскорей
К ним!» Небосвод вдруг стал темней,
Истошно кто-то зарычал в овраге.
«То предсказанье Мне – путь скорбный ждет».
…И Он поныне по миру идет,
Неся венок терновый как награду.

Бабка послала деда
За мороженым – такая жара!
Самой полакомиться промеж делом,
С речки прибежит детвора —
Вот им угощенье на радость,
Посидят в холодке часок.
А она, не уходя из сада,
Поглядит на них, омочив платок
Слезами. Бедные двойняшки,
Брошенные на произвол судьбы
Родителями, Тонька и Сашка,
Как две тонкие ветки вербы,
Которые то зыбь тревожит
Бузулукская, то кусают бобры.
Мать и отец пьют безбожно,
Провалившись в тартарары!
И малыши блукают по хутору,
Кто приласкает, кто грозится убить.
Жмутся друг к дружке. Под утро
Зябко. Печаль не избыть!
Порой в копне или в гнилой сторожке,
А то средь кладбищенских крестов
Обитают бедняжки. Мороженое
Дед принес для близнецов.
Приютить их на житье – да боятся,
Что не по силам поклажа сия.
Им самим бы в приют податься,
Глядь, примет матушка-земля.
Ребятенки прибежали, радость на лицах,
Лакомые комочки лижут языком.
А бабка спешит за яблоню схорониться,
Чтоб слезы утереть рукавом.

Грядут такие времена,
Когда не станет Люцифера,
Заронит всюду семена
Добра, величия и веры
Господь по закоулкам всем
И по краям земли и неба,
Речь обретут те, был кто нем,
Голодные пребудут с хлебом.
И заедино станут жить
Под сенью мирного восхода,
Из водоема вместе пить
Зверье, и птицы, и народы.
Гармония мир осенит
Реальная. А сказка сказкой
Останется, ее пиит
Расскажет в маскарадной маске.
Пребудет рай на небесах,
Для душ второе восхожденье.
Живое все утратит страх
И спотыкучие сомненья.
На пашне с плугом человек,
Грач рядом пособляет клювом.
И кваканье с соседних рек
Все оглашает: «Любим! Любим!»
А если прилетит к нам гость
Весной с планеты Голубая,
Он наберет землицы горсть,
Промолвит: «И у нас такая…»

Чем умнее и прибыльней техника,
Тем глупее, скудней человек.
И выходит, синица тенькает
Для «железки», роняя на снег
Звуки. Вот они грустно затихли.
И опять зазвенели окрест.
Алкоголики в хуторе, психи.
Высеченный на выезде крест.
Что он значит? Им это неведомо.
Привязала бабенка козу,
А коза, дело ясное, вредина —
Писать любит на божью росу.
«Так нельзя! Не годится так в корень!» —