Виктор Ростокин - Необжитые пространства. Том 2. Позаранник

В диких сумерках, нависших
Грязной, льдистой бахромой,
Над овражной черной нишей,
Над корявою рекой
Я сиротски потерялся,
Заблудился, как навек,
Мне попутчиком назвался
Меланхольный бледный снег.
Но он выдохся уж вскоре
И отстал, совсем исчез.
Разделить со мною горе
Не согласен даже бес.
Я все дальше удалялся
От оконцев и стогов,
Где я рос, грустил, смеялся,
Много знал хороших слов.
Пo-особенному солнце
Грело. Но позвал большак,
Дабы жизнь познал до донца,
А судьбу зажал в кулак.
Не познал я жизнь до донца,
Не зажал судьбу в кулак.
И не греет больше солнце,
Как чужой, молчит большак.

…И вот повалена сосна,
И из тайги ее везут.
И с этих пор моя она —
Награда за упорный труд.
За жизнь. За испытанья. Боль.
И за надрыв души.
До неба распахнется дол,
До праведной межи.
Распилят дерево на гроб,
Мне в нем уснуть навек,
Сосновый запах будет, чтоб
Земных не позабыл я вех
И то, что был я человек.

Дождь-позаранник совсем не похож
На другие дожди на земле.
По-особому он и хорош, и пригож,
Он приходит ко мне на заре.
И стучится в глазок своим нежным перстом,
Я к нему выхожу тот же час,
И мы вместе по старой тропинке идем,
Рядом мой неразлучный Пегас.
Открывается взору прохладный пейзаж,
Первобытный струящийся дол.
И задумчив Пегас
(неуместен кураж!),
За иною он тайною шел.
На безлюдье тревожно родятся стихи,
Их с другими уже не сравнить,
В них лопочут ручьи и ворчат лопухи,
Никого не изжить, не убить.
Я Пегасу сказал: «Возвращайся домой,
Нам расстаться пора до лучей».
Я умру. И восстану травой и росой
Под знаменьем небесных мечей.

Фуражку снял не для поклона
(Сей ритуал поэту в честь!),
Присел я под отрожным кленом,
Еще в запасе время есть
По-стариковски, по-крестьянски
Поблажить думкой в холодке
О ставших ветреными странностями —
Их распылило налегке
Там, где не странствовал я ране,
Где волоска не обронил,
Но в сердце был осколком ранен —
Оттуда некто отпустил.
Не целясь, без утайки мести,
Сама цель притянула… Я
Меж тем не ведал этой вести,
Лишь знал: есть небо и земля.
Я не вдавался в рассужденье
(Извечный юности порок!),
Уже не избежать растленья,
И час уж этот недалек.
Он тенью скорбною витает,
Круги смыкая надо мной,
Все ниже голова сникает
Над кровью плачущей страной.

«Позавидовать можно ему:
Не сломали его неудачи!» —
Кинул бодро за плечи суму,
Ухожу, планы вслух обозначив.
Ну а как по-другому-то быть,
Когда так обстановка сложилась,
Иль от боли истошно скулить,
Аж вот-вот разорвутся и жилы!
И не надо завидовать мне,
Мое горе – моим будет вечно.
Не однажды приснится во сне
С поразмытым лицом человечьим.
Я признаю бесстрастно себя,
Остановится глухо дыханье.
Лишь жена, беспокойно любя,
Разгадает безвременно тайну.
Мою руку к губам поднесет
И утешит: «Нет благ без ущерба».
…Будет также толпиться народ,
Принеся Богу скорбную жертву.

Я в скудости природы разгадал
Того, что в яви нет, от сглаза скрыто:
Веселый облак, а за ним увал
И ласково склоненная ракита,
И тень ее, как лебедя крыло,
Распластанное в трепетном бессилье.
Все, что ушло, все сызнова пришло,
Разведренно, молитвенно-всесильно.
Я наслаждаюсь ясностью картин
И восхожденьем собственного духа,
И ощущением: я не один
В пределах созерцания и слуха.
Мое сознание охватывает свет
До горизонта… и гораздо дальше,
И где того, что здесь, возможно, нет,
И тень ракиты вдаль крылом не машет.
Я, затихая телом и душой,
Возьму в ладонь земли комочек малый
И в нем в тот миг узрею мир иной,
Един, как я, он в космосе усталом.

Лист прилепился к окну,
До смерти ветер измучил.
Я не предался вину
В этой раскованной буче.
Я наклонился к огню,
К теплой, душистой бумаге,
К дивно проточному дню,
К юности нежному благу.
Струйки улыбчивых строк
Льются из сердца наутро.
Ожил нежданный листок
И промелькнул перламутром.

Показалось. А может, привиделось.
Или просто подумалось мне.
Кто сроднился?
А кто-то обиделся?
В буреломе ночном?
В тишине?
Колея след уже не порушит,
Вечность приняла штрих – сохранит
В первозданных глубинах ревущих
И потом его суть повторит.
Но обратно уже не воротится
На течение травных часов,
Где я жил скоротечною плотью
В неведении вечных миров.