Виктор Ростокин - Необжитые пространства. Том 2. Позаранник

Не нарушая вечных правил,
По коим наша Русь живет,
Неслышные слова для слуха
Сронил: «Земля пусть будет пухом».

Живу в материнской избе?
Но нет материнского крова,
А крова основа – корова
Да кости ее в ковыле.
Созревшим дышу чабрецом,
Нарвал, где останки буренки,
На Песках, на бросовой кромке,
Вблизи с нелюдимым кустом.
Он сторож кладбища сего,
Хотя безоружен, но грозен,
Сам с виду застенчиво-розов
(Тут череп, как омута дно!),
Он ветру шуметь не велит,
Он гонит назойливых пташек
И вслед им рассерженно машет
И жалобно после скулит.
Порой я сюда прихожу,
Где кости кормилицы Зорьки,
И куст уважительно-зорко
Глядит, ждет, чего я скажу.
А я помолчу и иду
Околицей дальше пустынной,
Как будто бы с мамой и сыном,
И в сердце не чую беду.
А наша избушка… Ее
Продлится пусть век в песнопенье,
Где жизни бессмертно теченье
И призрачно горе мое.

Я иду. Никому я не нужен.
И мне тоже не нужен никто.
А желанна зловещая стужа,
Она в поле и в душу метет.
Одичал я в сиротстве российском,
Я отбился от кровных основ,
Самозванно явившись «мессией»
Средь пустынных могильных холмов.
Что ищу в этом замкнутом круге?
Что хочу? Что легко обещал?
Но в упор мне ударила вьюга,
Что имел я, тотчас потерял.
Мать и сын мой в безмолвии неба,
Зрит их, плачет трава-мурава.
Темный голос с издевкой: «О, лепо!
Замутилась его голова!»
Замутилась и в стынь окунулась,
Будто прорубь, бездонная ночь.
И судьба потаясь отвернулась,
Ей самой даже стало невмочь.
Тянет жилы постылая мерзость.
День уходит. И сникнет второй.
Поле жизни под снегом померкнет.
Кто вздохнет над пропащей душой?

Реальность – грубая надстройка,
А кровля – плесень горбылей.
Стол. И окурок. Кучно строки.
Лицо подсолнуха желтей.
И это все неприхотливость,
Ни боль, ни сладости озноб.
Штрихом мелькнуло и простилось…
С ухмылкой вяло чешешь лоб.
А тут совсем загадок нету
(Иной под шкурою медведь!),
Коли под кроной столько света,
Увидишь – можешь умереть!
И я поэтому на равных
С березой рядышком стою,
И в душу речь струится плавно,
И молча я благодарю.
«Как жил – так и живи!» – вещает.
И я с дороги не собьюсь.
Всю землю не объять большую,
К тебе я кроной обернусь.
И мать во мне ты угадаешь,
Ее прояснятся черты.
Кто слеп, поэму им подаришь
Благой реальной красоты.

Помолился на кукушкин плач,
Повздыхал у траурной сирени,
Никому в округе не палач,
Свет не заслонял своею тенью.
Лобызаться ни к кому не лез,
Проповеди не читал блаженно.
Обегал сторонкой меня бес,
Хохоча с издевкой оглашенно,
Мол, ни там ни тут я не обрел
Ни тщеты, ни злата отвращенья,
Налегке босой полями шел,
Улыбаясь птицам и растеньям.
И пустой всегда была сума,
Хоть на дне б нечаянный орешек.
Всякого словесного дерьма
Слышал от того, кто с красной плешью.
Были средь людей ему сродни,
На виду они рога носили
Ночи напролет, а также дни
На худое прилагали силы,
Превращали в тлен цветущий лог
И дома от душ опустошали.
Я их желчь натужно превозмог,
Мне молитвы крепость придавали.
Возвращал я к жизни цвет земли,
Воскрешал людское оживленье.
Урожай просил я у зимы,
А у лета – песен, вдохновенья.