Народится месяц крутолобый
В зыбке молодого ивняка,
Закряхтят дремучие сугробы
И сожмут дебелые бока…
Но покуда ветрено и снежно —
Голубые дни наперечет.
И мерцают слабые надежды
На весны блистательный приход.
Где же с нею встретиться придется
Не о ней ли в стужу и метель
Над широкой чаркою колодца
День и ночь горюет журавель?
К матери в избу заглядывает
Бабушка Аграфена…
Про то, что она Аграфена,
Не помнит почти никто.
Бабушка Груша развязывает
Пуховый платок степенно
И под себя подкладывает
Плюшевое полупальто.
Матушку «перездравляет»
С истовым праздником – Сретеньем,
В лоб меня за безверие
Пальцем тычет слегка.
Тут же доложит радостно,
С кем она перевстретилась.
Из угощенья отведает
Лишь кислого молока.
Бабушка Груша на хуторе
Заядлая похвальбуша.
Сумрачный дух стяжательства
В ее душе не потух —
Ажник четыре курицы
Водит бабушка Груша,
А в кавалерах при курицах
Соседский покамест петух.
Муки полтора мешочка
На зиму у Груши намолото,
Дровишек с Петром – лесничим
Намедни Господь послал…
Жила до последней осени
Коза – ну чистое золото! —
Да, знать, за грехи за бабкины
Козу серый волк задрал.
И хата у ней просторная,
И цепкой обмазана глиною —
Одна большущая комната
В цельные три окна!
И в этой хваленой комнате
Векует она по-старинному —
Копучая, бестелесная, —
Как помнит себя – одна.
При полном таком довольствии
Свой век доживает Груша.
Попробуй-ка, не обидев,
В глаза ее пожалей! —
Она сирота не круглая,
У ней в кумовьях Холюша,
У ней чрезвычайная пенсия —
В двадцать восемь рублей!
А коль гостевать сподобится —
Встречают, как участкового,
Попотчует, чем сыскалось,
Последний из всех бедняг.
И нету ни бабы бешеной,
Ни ухаря бестолкового,
Кто б голос при ней нечаянно
Иль с умыслом приподнял…
Когда отгутарит бабушка,
Поднимется, как с завалинки,
И, плюшевку подпоясавши
Подобием кушака,
Бредет по вечерней улице
В коротких подбитых валенках.
В руках у нее махоточка
Для кислого молока.
Скрипят и шатаются ставни,
Колеблется пламя свечи.
Грозятся зарницы перстами
Кому-то в пугливой ночи.
В такой грозовой повители
В округе не стало видней.
И бабочки не долетели
До света в избушке моей.
Так я за края золотые,
Считая, что мне повезло,
Летел на твои позывные,
Да вот ослабело крыло.
Иль, может, ты звать перестала,
Забыла меня наяву?
И падаю наземь устало,
И вовсе бескрылым живу.
И мне уже кажется – проще:
Была ты несбыточным сном…
Дождя серебристая роща
Стыдливо шумит за окном.
Дневные улыбки иссякли,
Смятение было и есть.
И бьются, как ласточки, капли
На крыше о жесткую жесть.
«Тихо, звездно, голубо́…»
Тихо, звездно, голубо́…
Лишь вдали проскачет всадник.
Чью-то первую любовь
Укрывает палисадник.
Кто-то шепчет за спиной
И невнятно и нескладно.
И от радости чужой
Мне и сладко и досадно.
Все казалось, как вчера
Я любил от ночи к ночи.
А теперь моя сестра,
Может, милого морочит.
Что же, время протекло
И туманом отдымилось.
Но судьбы моей весло
Пополам не надломилось.
И, надеждою горя,
Я дождусь любви заветной.
Так вечерняя заря
Обнимается с рассветной.
«Доколе труса праздновать, доколе…»
Доколе труса праздновать, доколе
Искать сорочью истину в вине,
Коль я держусь, как лодка на приколе,
За берега любви твоей ко мне.
И если вдруг появится волненье,
И встречный шквал ослабит бечеву,
Я поплыву безвольно по теченью,
Вдоль берегов зеленых поплыву.
И заверчусь на воле бестолково,
Намокну там, где изморось и дождь…
Ты обо мне заплачешь тальниково
И по теплу на отмель отойдешь.
Ты будешь жить, погоде на противясь,
Являть собой веселости пример,
Когда у первой глинистой плотины
Меня изловит шалый браконьер.
И буду я на службе у разора,
Познаю все: и непогодь, и страх.
Потом он, уходя от рыбнадзора,
Меня утопит где-то в камышах.
Читать дальше