Борис Гучков - Пасторали

Присели и, оправясь от испуга,
Я оглядела зал из-за стола.
А блузка на мне, девоньки, из пуха,
Как скатерть, белоснежная была.

Оркестр гремел, а по тарелкам били
Седой старик и парень молодой.
Артподготовка в Сталинградской битве
Ничто в сравненье с музыкою той.

Затем на сцену выскочила гёрла,
А с нею восемь телок и коров.
Вороною во все воронье горло
Закаркала. То дедушка Крылов,

Со школы помню, эти о вокале
Вороны глупой, стырившей сырок,
Сказал слова. Хоть водку все лакали,
Так голосить нельзя, помилуй бог!

В меню – такая книжечка во злате —
Грибы мудрено названы «жюльён».
Им бы откушать нашей благодати
С домашнею сметаною! «Жульё!» —

Так и сказала. Слышал даже повар.
У той, что Саня гёрлой величал,
Видать, до спазм перехватило горло
И нить бретельки поползла с плеча.

Нас почему-то, как героев павших,
Угрюмо провожали в гардероб.
В гостиницу не солоно хлебавши
Вернулись на перины мы сугроб.

Да, вспоминаю, там тарелки била
Любовница какого-то осла…»
«А дальше, Варя, дальше-то что было?»
«А все, что и бывает опосля!»

Помню, что было холодно. Помню, были наги
леса.
Ранней весной, на Сретенье, снег еще не сошел,
Случилось в селе событие, достойное книги
Гиннесса:
Срок отбыв наказания, Кузин пришел Сашок.

«Только что из колонии! – бабы в селе заахали.
– Ой, а худой-то, батеньки! Смирен на вид, а так…»
Брата его припомнили, как тому забабахали
За бандитизм и насилие, кажется, четвертак.

Кузин проведал родичей и наведался в чайную.
Выпил портвейна красного и, распахнувши дверь,
Молвил во всеуслышанье: «Совесть,
односельчане, моя
Чище стекла теперича, чище стекла теперь!»

Эх, до чего ж преступники на повороты резвые!
Спец по делам поваренным, пробуя острый нож,
Кузин этим же вечером курами не побрезговал —
Шеи свернул двум Вариным и Полининым тож.

Утром по следу снежному взяли его
с подельником,
Тоже с башкой бедовою, хоть оторви и брось.
Новое дело Кузину завели с понедельника.
Следствия, как мне помнится, быстро крутилась
ось.

Помню, по репродуктору что-то Эмиля Гилельса
Передавали. Славный он все-таки пианист!
Бабы мудро заметили: «Надо бы в книге Гиннесса
Случай сей оприходовать. Кузин – большой
артист!»

До большака, что пролег из Касимова в Туму,
С Гиблиц, Гуся (он Железный, не путать
с Хрустальным)
Бабы идут уловить хоть какую фортуну,
То есть продать кое-что. Притомились, устали.

Насобирали грибов, всего больше, конечно,
лисичек.
Благо, от дома до леса совсем недалече.
Мелочь несут – тех же, скажем, хозяйственных
спичек,
Ведра черники, что зренье угасшее лечит.

Гриб, он в ходу – и сухой, и соленый, и свежий.
И нарасхват, как всегда по сезону, черника.
Лишь на дары на лесные сегодня надежда,
Благо, лисичка совсем не бывает червива.

Засветло встали, шагали, не жалясь на грузы.
Пнями-колодами до крови ноженьки сбили.
Трасса шумна. Помидоры везут и арбузы
Длинной армейской колонной с Кавказа
джигиты.

Варя приперла чугун с рассыпухой-картохой.
Поля сварить догадалась наваристый борщик.
Все разбирают на трассе довольно неплохо,
Все раскупает отнюдь не скупой дальнобойщик.

Пыль от колонны груженых машин оседает.
Так вот зимою, внезапная, катится вьюга.
«А у тебя, я гляжу, все один покупает, —
Молвила Поля, – хитрющий такой шоферюга.

Точно, барыга! Нужны ему ягоды-травки!
Все покупает с какой-то улыбкою мерзкой.
С ним ты зачем отъезжала до автозаправки?
Чем, говоришь, расплатился? Тушенкой
армейской?

Дура! Небось, там одна непотребная соя!
Что, без тушенки борщи получаются жидки?..»
Тихо бранясь, огрубевшие пальцы мусоля,
Деньги считают, домой собирают пожитки.

Вот собрались, на дорожку водички напились,
Каждая все-таки выручке нынешней рада.
Надо еще добрести до Гуся и до Гиблиц,
Утром опять по грибы и по ягоды надо.