Татьяна Батурина - Сладчайшие дни бытия

Среди апельсинных ноктюрнов,
С бокалом свечи золотой?
Нет, с ложкой над кашею-тюрей
В сорочке из марли пустой.

Так крепко я ложку держала,
Что сгинула в нетях война:
Видать, победиха-держава
И тюрей спасаться вольна!

Она присмотрела за мною,
И я не забыла о том,
Как мать подпирала спиною
Наш талый, наш глиняный дом,
Как вечером с доброго неба
Снимал мой усталый отец
Пшеничное солнышко хлеба,
А вместо звезды – леденец…

Слышу: матушка ходит,
Зряшно огня не жжёт,
Радостью путеводит,
Старостью бережёт.

Чем ещё, Боже, кроме
Вечности, живы мы
В белом пуховом доме
Матушкиной зимы?

То ли дела ищу, то ли тихого лада,
Только вижу с любого крыльца
Простоватые яблони нашего сада,
Нескупую заботу отца.

Мне хватало всегда одного только взгляда,
Чтоб узнать за слепую версту
Голубую смородину нашего сада,
Кружевную её простоту.

Лишь в саду в забытьи согревала прохлада,
Рассыпаясь охранной листвой,
Неизбывная шелестность нашего сада
Укрывала от бед с головой.

Ты не смейся, печаль, ты не хмурься, отрада, –
Одинаково вы хороши!
Не по времени года – по времени сада
Я сверяю погоду души.

И меж светом начала и мифом распада
Не с того ль всё нестаточней связь,
Что живу, каждым корнем отцовского сада
За державную землю держась?

На дне любого колодца
Живут лица людей,
Когда-то заглянувших сюда.
Так я увидела бабушку,
Которая ушла до моего рожденья.
А теперь рядом с её ясностью
Светится лик моего деда.
В детстве, вечерами,
Не желая расставаться
С тихим великолепием ночи,
Я садилась в траву у сруба
И смотрела, как могучие плечи
Загулявшего пáрубка
Закрывали собой душистое небо,
Наполовину застрявшее в колодце.
Тогда я думала, с испугом глядя
На его жаркие губы:
«И он неживой?..»
А парень бежал догонять
Свою Ганнусю,
Что уже мелькала
Белою блузкою за огородами…
Когда я снова приезжаю
В своё село
И с радостью иду по воду,
Я склоняюсь над новыми лицами
И стеснённо смотрю
На тёплые ясные стены…
Однажды я привела сюда сына,
Напоила живой водой,
Чтобы познал он утоление жажды,
Чтобы потом без меня
Долго ведал судьбу.

Дальнею и молодою,
Светопрозрачно-легко
Мама стоит над водою:
– Не заплывай далеко!

Где там… Летят мои косы
Рядом с высокой волной,
Сердце не знает износа,
Крылья гремят за спиной!

Так и несут меня воды –
Низко ли, высоко…
Мама кричит через годы:
– Не заплывай далеко!

…Меж тем вовсю разросся сад отцовский –
И слава Богу! Есть отцу забота,
Ему светлей в трудах чернорабочих,
Чем на веранде – с лампой, при газете…

Но примечать неладное я стала:
Глядит стеснённо, даже виновато,
Молчит, как будто праздного ответа
Страшится без надежды на сердечность…

Что это – стариковские причуды?
Иль памяти виденья молодые
Нечаянно выматывают силы?

Тогда не знала я, не понимала,
Какая это мука – одинокость
В стоянии пред Вечностью…

Когда миновало цветастое время весны
И стали все платья на мне не нарочно тесны,
Притихла душа – песнеплёт, звездочёт, книгочей,
А дом превратился в целительность дней и ночей.

Какая охранная песня меня стерегла?
Заботам дневным подпевали четыре угла,
А ночью, когда уставали дневные труды,
В сверчков обращались четыре старухи-звезды.

Десятого дня золотого вовсю октября
Дитя появилось из нетей ни свет ни заря…
Я мигом уснула, пополнив родимый народ:
Работа на вечность – труднейшая среди работ!

Очнулась – и млечная песня очнулась во мне,
Приникло дитя к благодатной её белизне,
Своим бытием неуёмным, горячим, нагим
Блаженной любви продолжая пленительный гимн.

Во сне о сыне кто-то спрашивал,
И я кому-то отвечала,
Соприкасались чаша с чашами,
И глина древностью звучала.