Array Коллектив авторов - Цветок эмигранта. Роза ветров. Антология

А мне не довелось увидеть деда
в глухом провинциальном городке,
ни двор его, облитый душным цветом,
ни маленькую пристань на реке,
где он стоял, быть может, у причала,
глазами провожая пенный след.
Так вышло, что война была сначала,
а я позднее родилась на свет.
Нет ни письма, ни снимка – всё за краем,
куда ступить и заглянуть нельзя,
накрыла темнота, и я не знаю,
быть может, у меня его глаза.
Дед был не стар, когда с женою рядом
упал в песок седою головой,
но нету за кладбищенской оградой
на памятнике имени его,
и памятника нет, и нет могилы —
всё заровнял железный ураган,
но я по тем дорожкам не ходила,
а больше по проспектам дальних стран.
Чтоб стала связь неодолимо кровной,
хватило малой капельки свинца,
и я своей не знаю родословной,
за исключеньем отчества отца.
Там из трубы исходит струйка дыма,
как будто из кувшина джин, гляди!
Но для меня все меньше представимо,
что в дедов дом смогла бы я войти.
Его язык мне был бы непонятен
и непривычен жизненный уклад,
но сквозь листву мельканье светлых пятен
такое же, как много лет назад.
И городок, весною в белой пене,
зимой приняв покорно снежный плен,
стоит, уже слегка осовременен,
подштукатурен, в усиках антенн.
Покрыты черепицей новой крыши,
и в садиках такая благодать!
Но там никто мой оклик не услышит,
да мне, по сути, некого и звать.

Недосмотренным сном, недодуманной мыслью,
тенью, быстро мелькнувшей под птичьим крылом,
золотистым лучом, проскользнувшим по-лисьи,
взмахом чьей-то руки за трамвайным окном;
юной радуги в небе улыбкой лукавой,
вздохом ветки, упавшей в лесную постель,
и неверной, смешной, мимолётною славой

К малиновой заре добавь густую просинь,
пузырчатый присол каймы береговой
и птичий кавардак, вплетённый в гривы сосен,
раскинувших шатры над самой головой.

Я северу верна, но вот сюжет весёлый!
как, Аттика, тебе придётся эта весть:
Эгейских чистых вод танцующий осколок
есть в имени моём – признание и честь.

У рыночных лотков (здесь Азия, Европа ль?)
так плотен пряный дух – хоть режь его, как сыр,
но строгий Парфенон и страж веков Акрополь,
над городом паря, вернут ориентир.

А позже, после дня, когда жара погаснет
и ляжет сонм теней к ногам кариатид,
горячую струю оливкового масла
закат прольёт в залив и берег окропит,

и в масло окунёт – так кулинар искусный
агатовых маслин бросает горсть в салат —
он ломтик темноты, поджаренный до хруста
дорожки под ногой, до стрёкота цикад.

В низине меж холмов ночной нектар остужен,
и колко холодок вздымается со дна,
а греческий салат нам подадут на ужин:
мозаика цветов и чаши белизна.

Я примостилась на краю
стола, и, ножиком сверкая,
сдираю с рыбы чешую,
счищаю слизь, водой смываю.
Всё в амальгаме чешуи:
стол, пол, передник, даже щёки.
Да, после эдакой стряпни
с уборкой будет мне мороки.
Котёл с водой как полынья.
Кидаю лук и рыбу следом,
морковь кружочками… Семья
ждёт с нетерпением обеда.

Укроп, лаврушка… Что ещё?
Душистый перец – три горошка.
Парок садится на плечо,
пока помешиваю ложкой.
И поперчу, и посолю,
заморских специй дам для вкуса,
и по тарелкам разолью
плод кулинарного искусства.
Потом немного погрущу,
что день так приземлённо прожит,
и это действо опишу,
как в оправдание, быть может.

Крутится, вертится синий глобус,
горит восток.
Под микроскопом кишат микробы.
Идёт урок.
Время торопится, вскачь несётся —
зачем, куда?
Круглым зрачком в глубине колодца
черна вода.
Осень нахохленной мокрой птицей
стучит в окно.
В небе журавль, а в руке синица —
давно дано.
Это ошибка. Расставим сети
на журавля.
Ночи туманны, а на рассвете
белы поля.
На перекладине струи виснут
и взгляд трезвей
напоминанием, здравым смыслом
серьёзных дней.
Листья сгребают, и тянет сладко,
сквозит дымок.
Входит учитель – в руках тетрадки.
Начнём урок.