Array Коллектив авторов - Цветок эмигранта. Роза ветров. Антология

Но там, в несгорающей выси
Другой на события взгляд —
Там звезды рождаются мыслью
И буквами в небе горят.

Беззвучно в мерцающей бездне,
Послушны игре волшебства,
Сплетаются звезды в созвездья —
За буквою буква – в слова.

И стих, бесконечный и тонкий,
Бежит за строкою строка,
Как будто бы острой иголкой
Незримая пишет рука.

Так вот почему ты такая,
Поэзия! Вот почему
Мы долго глядим, не мигая,
В бескрайнюю звездную тьму!

И, бредя заведомым раем,
Мы знаем уже навсегда
Какую мы книгу читаем,
Где каждая буква – звезда.

Говорящий безупречно по-немецки господин
Коротает поздний вечер, он несчастен, он один,
Его усики, как спицы или стрелки у часов,
У него глаза лисицы, в сердце – дверка на засов.

Нет, ему не улыбнуться: трость, перчатки, котелок,
Чашка чая, торт на блюдце, очень медленный глоток.
Ах, Богемия, ах, горы, далеко до Мировой,
В город Вену мчит нас скорый, бьет на стыках
чардаш свой.

Нет войны еще в помине, нет обстрелов и смертей.
В ресторане сумрак синий, скука, несколько гостей.
В красных розах занавески, в канделябрах свечек воск…
Будет Прага петь по-чешски, отряхнув немецкий лоск,

Будет Лемберг 2 2 Лемберг – немецкое название Львова. герб орлиный крыть
с холопской прямотой,
Будут горы Буковины под румынскою пятой.
Но еще беда не близко, далеко еще беда…
Ночь империи Австрийской. Скоро Вена, господа!

Марокканский еврей курит пряный кальян,
Он сидит на полу на подстилке протертой.
Ты его пожалей, он бездомен и пьян,
У него нет жены и товаров из Порты.

Ночь висит за окном, как ненужный платок,
Ах, узоры её – все в изысканном роде!
До чего же старик в этот час одинок,
Он продрог, как листок, но, как нищий, свободен.

Где-то вера отцов свой справляет шабат,
За стеною француз ублажает молодку,
А ему хорошо, есть кальян и табак,
И заезжий русак дал сегодня «на водку».

Это он так сказал, бросив стертый динар,
Что за странный язык, что за странное слово!
Разве может оно уберечь тех, кто стар,
Для кого в небесах утешенье готово?

Вдохновений, перспектив, счастья самого большого,
Абрикосов, вишен, слив, где внутри найденыш – слово!
Солнца, белых облаков, крика птицы, розы пламень…
Испокон наш мир таков, где упорство точит камень,

Каплет каплей, прёт травой, пепелит руками молний,
Добывает образ свой, будто знает все и помнит
Как должно быть, где конец, остановка где, – где точка.
Говорят, поэт – кузнец, посему пусть будет строчка

Каждая, – как тот кинжал из витой дамасской стали,
Будто бог ее ковал, будто музы пролетали! —
Вот что пожелайте мне, – пусть наивно,
пусть старинно! —
И да будет бытие мне податливо, как глина,

Чтоб под пальцами огонь превращался постепенно
В те стихи, что только тронь – и взлетят они мгновенно,
Будто бабочка-душа, будто ангел, будто фея!
И стоишь ты, не дыша, слово вымолвить не смея.

В римской тоге, нездешний, по рытвинам
узеньких улиц
Ходит некто и тихо твердит про себя не спеша:
«Окунуться бы в Крым, в тот волошинский мир
и, волнуясь,
Выйти к морю по тропкам, где бродит поэта душа…».

Громыхают трамваи, толпа продвигается к центру,
Там с утра разбитная торговля дары раздает.
Кто же он – человек, подставляющий волосы ветру,
Почему его вовсе не видит спешащий по делу народ?

Я не знаю ответа. Под тенью широкою крыши
Он сидит на скамье, его взгляд неулыбчив и строг,
На ладони его, неожиданно чудом возникший,
Расцветает и тянется к солнцу всем телом цветок.

Живу себе, себе же потакая,
И жизнь моя, как легкий ветерок,
Который мед венгерского Токая
Смешал с вином нехоженых дорог.

Дороги к нам приходят на порог
И вдаль зовут, туда же убегая,
А мне судьба мерещится другая,
Я сам себе, как говорится, бог.

И не идти проторенной тропою,
И не звучать простуженной трубою,
И не писать по замыслу зевак,