Андрей Ветер: Организм

– Ты слишком романтичен. – Лена неожиданно перешла на «ты» и положила руки ему на грудь, как если бы давно и близко знала ДБ. – Чрезмерная поэтичность может навредить… Тебе не надо было…

– Чего не надо?

– Знаешь, – она словно не услышала его вопроса, – я рада, что мы встретились.

– Это подарок свыше, – вздохнул он и потянулся к её губам.

– Свыше. – Лена не отстранилась и позволила его рту коснуться своего. – В нашей жизни всё приходит свыше… Только тебе не следует быть поэтом. Или же просто взгляни на всё иначе. Ведь на самом деле жизнь поэта лишена всякой лирики. Наоборот, он специально лезет в навозную кучу и увязает там поглубже, чтобы можно было плакать о красоте. Он сочиняет ей гимны и сам же исполняет их, как волшебные заклинания. Чем сильнее давят сортиры, тем сильнее прорывается в поэте фонтан цветов и очарования. Художник, чтобы избавиться от них, рисует свой особый мир и ныряет в него с головой.

– Да, я это прекрасно понимаю, – согласился ДБ, – сказки утекают сквозь пальцы.

– Не думай об этом. Мы мечтали друг о друге, и теперь мы вместе… Мы ведь мечтали? Мы ждали друг друга, правда? Пусть я на самом деле не та, кого сотворило твоё воображение, но ты увидел во мне то, что хотел. Что ещё надо? Пользуйся тем, что дано.

– Значит, ты тоже думала обо мне?

– Конечно. Только я не помнила твоего лица. Теперь я его вспомнила, узнала.

Голос Лены стал тёплым, ему невозможно было сопротивляться.

Небо угрожающе похолодело.

ДБ поднял глаза к налившимся тучам.

Почему понимание приходит с опозданием? Впрочем, разве обыкновенный человек способен осознать, что мгновение, в котором он пребывает, в следующую секунду уйдёт навсегда? Разве может обыкновенный человек изменить время? Боль – вот удел человека. Бесконечное терзание, которое прекратится лишь с приходом смерти. Жизнь дана, чтобы испытывать постоянные мучения. На это уходят все силы. Не останется сил – разложит в изнеможении свои крылья память, станет невидимыми глазами скользить по страницам былого, покуда они не обратятся в прах…

– Пойдём ко мне, – сказала Лена, глядя ему прямо в лицо, и не было в её голосе смущения, и всё было понятно.

Он не произнёс ни слова, лишь вложил её руку в свою.

Город отступал куда-то с каждым шагом. Затухли чужие голоса, ушли в небытие стучащие каблуки и шаркающие подошвы, обернулись в покрывало глухой тишины резкие шумы автомобилей. Растворилась Москва-река в опустившемся вечернем дыхании. Очертания домов сделались размытыми, слились с сизым небосклоном и превратились в единый мутный фон.

– Если ты зовёшь меня к себе, – едва слышно произнёс ДБ, – то это означает, что в мире действительно никого больше нет. Мы одни. Ты и я. Всех остальных отвело в сторону властной могущественной рукой. Иначе не объяснить, почему нас свела судьба.

«Он совсем ещё мальчишка», – подумала Лена.

Ему показалось, что земля таяла, под ногами почувствовалось лёгкое пространство. Сверху опустился и прикоснулся к голове свежий воздушный поток. Огромные тени, похожие на крылья, качнулись со всех сторон. И город исчез окончательно.

А когда мир вновь обрёл очертания, ДБ обнаружил себя в комнате с задёрнутыми окнами. Сквозь занавеску просвечивал уличный фонарь. Из густого мрака небольшой комнаты выглядывали углы книжных шкафов и стульев. На полу мутно прорисовывались пятна сброшенных одежд.

ДБ повернул голову и посмотрел на Лену. Они лежали, вытянувшись, едва притрагиваясь друг к другу животами и руками. Кипевшая минуту назад страсть оставила на их лицах лёгкий след в виде бисерных капель пота. Во всём же остальном эти две фигуры были абсолютно спокойные, умиротворённые.

– Почему нельзя просто прислониться лбами друг к другу и через это прикосновение растаять, раствориться, перелиться из себя в тебя? – прошептал ДБ.

Его сердце казалось ему мягким и пушистым зверьком, требовавшим материнского тепла. Он лежал, затаившись, и ждал защиты. От кого? От всего мира. Теперь рядом с ним была женщина, которой можно было довериться, с котором можно было поделиться самым сокровенным и беспокойным. Он долго-долго ждал её, и она пришла. Она укроет его, согреет, приютит.

И тут он вздрогнул и взглянул на часы.

– Уже поздно. Я должен бежать. Извини…

– Тебя кто-то ждёт?

– Нет. Но утром мне надо быть при параде. Костюм, галстук и прочее. Деловая встреча. Как-нибудь я расскажу тебе…

Особняк возбуждённо гудел, и в том гуле угадывалась какая-то почтительность к стенам учреждения, профессиональные настороженность и внимание. При первой же необходимости толпа готова была оборвать густое жужжание и затопить всё здание глубоким молчанием.