Домой я ушёл поздно вечером, когда всё как надо сделал. Через три дня, когда Анна Фёдоровна снова появилась в ЖЭКе, ей сразу же, как всегда, достали книгу жалоб, и она с ней пошла к Сергею Павловичу. О чём они говорили, не знаю, но когда я зашёл в ЖЭК после очередной заявки, он вызвал меня к себе и, указав на книгу жалоб, велел прочитать. Книга была вся исписана жалобами, а на последней странице я увидел благодарность от Анны Фёдоровны. «Молодец, – сказал Сергей Павлович, – поздравляю!». И, вручая мне коробку конфет «Птичье молоко», добавил: «Раз ты не взял у неё ни водку, ни деньги, она тебе конфеты купила, просила передать».
В тот же день в ЖЭКе появилась книга благодарностей, чего никогда не было за всё время его существования, а последний лист от жалобной книги приклеили в неё первым. Конфеты я принёс домой и отдал дочке. Она в то время была ещё маленькой.
В Край непогода зачастила,
Лишь время лета истекло,
Вода озёрная остыла,
Прозрачной стала, как стекло.
Там, где вчера белели розы
И вальс играл нам гармонист,
Уже с единственной берёзы
Упал на землю жёлтый лист.
Пожухла клумба, а за нею,
Встав из тумана поутру,
Густым багрянцем пламенея,
Дрожит осинка на ветру.
Всё – раньше срока почему-то!
И вдруг встревожилась душа:
Наверно, августу минуты
Часы отмерили, спеша.
Но как сдержать мне эту пору,
Когда в полёте журавли
И от дождей все ярче горы
Синеют кедрами вдали?
И я несусь по небосводу
С многоголосой стаей птиц,
Любя Урал и в непогоду
Любовью верной, без границ.
Сезон уже не дачный,
Но всё ещё грибной.
Пронизан лес прозрачный
Насквозь голубизной.
То ветреная осень,
В стога сметав траву,
Велела рощам сбросить
Всю жёлтую листву.
Стоят теперь берёзы,
Надеждою полны,
Что лютые морозы
Им будут не страшны —
Укроют снегопады,
А там уж после сна
В зелёные наряды
Оденет их весна.
А я укрою грузди,
Сухой листвой шурша.
И светло-нежной грустью
Наполнится душа.
(Стихи на мелодию с лёгким восточным акцентом)
Выйду
В час прибоя к морю,
Где с тобою мы кормили чаек,
Что клевали на лету.
Брошу вдаль взгляд печальный
И опять час прощальный
Проведу с тобой в порту.
Постою у берега,
У вспененной воды,
Где, ступая бережно,
Искал твои следы.
Без тебя теперь я маюсь,
Сам не свой бреду туда.
Буду верить, что расстались
Мы с тобой не навсегда!
Что придёшь ты на то место
Так же летом, через год,
Но не гостьей, а невестой,
И твой белый теплоход
Ждать тебя уже не станет.
Возле пирса протрубя,
В синеве морской растает
Без тебя.
Многолюдна лесная поляна. В разгаре весна, на берёзах в зелёной листве звонко перекликаются разные птицы.
Ясный, солнечный день – впору копаться на садовых участках, а мы все здесь, у могилы. И не потому, что покойный был нашим начальником. Человеком он был, добрым, отзывчивым, справедливым. Все водители, свободные от маршрутов; многие даже с семьями, приехали проститься с Иваном Семёновичем. Трёх автобусов едва хватило, чтоб всех нас до кладбища доставить.
Вот уже гроб закрывают крышкой, гулко раздаётся стук молотка, ударяемого по гвоздю. Смотрю на рыжий вал сырой суглинистой земли, которой скоро засыплют его навсегда, и в памяти всплывает тот зимний морозный день, когда мы встретились с ним в последний раз, через месяц примерно после того, как скороспелое молодое руководство предложило ему уйти на пенсию. Я с трудом его узнал. Он шёл, сгорбившись, трясущийся, с тростью, как девяностолетний старец, хотя ему было всего шестьдесят. Поздоровались. Он вынул из сумки мобильник «Моторола», и на его бледном лице зашевелились посиневшие губы: «Вот, велели сдать… казённый, сказали, хотя мне он был подарен на деньги, собранные коллективом». До сих пор мне слышится его больной, простуженный голос.
Через год молодёжь, пришедшая к руководству, довела предприятие до развала. Всё было распродано, и автобусный парк прекратил своё существование, но Иван Семёнович остался в нашей памяти навсегда.
Встретил девушку в Тюмени
Встретил девушку в Тюмени,
Что милей на свете нет.
Синеглазая пельмени
Подавала на обед.
Читать дальше