Денис Мирошниченко - Любовь и метафизика

Я всегда после такого домой прихожу – сразу полный стакан водки выпиваю. Трясет всего слезы на глазах, кулаки так сжимаешь, что пальцы потом разогнуть больно. И водка не очень-то помогает. Трясти перестает, зато потом всю ночь плачешь.

Вчера вот последний случай был. Он-то меня и доконал. Не могу так больше жить. Страшно и больно. И еще – обидно.

Иду утром на работу, настроение вроде бы неплохое. Неплохое – это когда меня от картинок моих не трясет. А возле школы нашей автобус стоит, полный детишек, лет по семь-восемь, на экскурсию куда-то. Смотрю я на него и вдруг вижу, как этот автобус на крутом повороте с дороги вылетает. А дорога по горке идет. И катится тот автобус с нее, переворачивается… Я непроизвольно глаза зажмурил. Инстинкт человеческий, хоть и не помогает. Нет, думаю, не должно этого быть, нельзя так. Знал, что бесполезно, чувствовал, а все равно побежал. В автобус заскакиваю – водителя нет, только учительница молоденькая сидит с детьми. Кричать, упрашивать, чтобы она детишек из автобуса вывела и никуда их не возила? Бесполезно. Кто будет слушать неопрятно одетого лысеющего толстячка? Нужно было что-то делать. И, как назло, в голову ничего не приходило, – картинка еще перед глазами стояла.

Что делать? Идеи все дурацкими казались. Да и были они дурацкими. Сломать что-то в механизмах, в двигателе автобуса? Так я в жизни ни к каким двигателям и близко не подходил. А так еще сломаю что-нибудь не то, еще хуже будет. Автобус угнать? Тоже смешно: как его завести, а потом еще им и управлять?

Так я и стоял в дверях автобуса, и вид, наверное, у меня был дикий. Помню, и учительница, и дети на меня смотрели со страхом. Я обернулся и увидел водителя – сразу понял, что это он: форменная темно-синяя куртка, ключи от замка зажигания в руке. Он шел от здания школы – невысокий, чуть старше меня, в очках. Я еще подумал: кто ж очкарику такому детей везти доверил.

И тут мне в голову стукнуло: нужно что-то с ним сделать, покалечить, чтобы он не смог вести автобус. Я кинулся к нему. Одним ударом я повалил его на землю. Никогда не был боксером, но в этот удар я вложил всю ненависть к своему дару, к необратимости судьбы. Водитель упал набок, ударившись головой об асфальт. Его очки отлетели в сторону, стекла покрылись трещинами. Я успел ударить его, лежащего, еще два или три раза, когда меня схватили двое охранников, выбежавших из школы.

Они скрутили меня и оттащили в сторону. Я попытался вырваться, но это было так же бесполезно, как драться черенком от лопаты против бульдозера. Пока один из охранников держал меня, второй помог водителю подняться, поднял и протянул ему очки. Я безвольно обвис на руках державшего меня. Перед глазами стояла картинка, яркая и четкая, во всех деталях: по узкой дороге спускаясь с горки едет школьный автобус; за рулем – водитель в разбитых очках; перед крутым поворотом одна линза высыпается из оправы; водитель часто моргает и щурится, пытаясь сфокусировать зрение на расплывающейся дороге; поворот; автобус летит, кувыркаясь, по склону горки. Все. Я заплакал. Сквозь слезы я видел, как автобус тронулся. Снова я оказался бессилен. И даже больше. Сейчас я не мог сказать с полной уверенностью, как бы все обернулось, не разбей я очки.

Спустя два часа, сидя в отделе милиции, я услышал по радио о крупной катастрофе: водитель школьного автобуса, ехавшего на экскурсию, не справился с управлением. В числе погибших – пятьдесят два ребенка, учитель начальных классов и сам водитель. Домой меня отпустили часа через три. Никто и не подумал связать катастрофу с моим нападением на водителя.

Когда я вернулся домой, мыслей уже не осталось. Осталось только воспоминание: лица детей в окне автобуса, удивленно и со страхом глядящие на меня, скрученного охранником. Почти всю ночь я просидел в темноте на диване, в полном ступоре смотря в темноту. Ближе к утру я уже знал, что должен сделать. И когда, наконец, я это понял, мне вдруг стало легче. Проходя из гостиной в кухню, чтобы написать это письмо, я случайно заглянул в зеркало, и на меня нахлынула волна образов. Еще никогда я не видел картинок о самом себе. И никогда картинки не наплывали волнами одна на другую, показывая бесконечность вероятностей. Вот я иду в предрассветных сумерках по высокому мосту, изредка глядя вниз; вот я на своем рабочем емсте, выполняю какую-то обычную работу; я в гостях, а вокруг полно людей… И что-то еще и еще. Бесконечность вариаций моей судьбы. Но как же так, если я всегда видел только один – непредотвратимый – исход? Выходит, я видел только окончательно определенные варианты. Я же пока еще не был до конца уверен в своем решении. Отсюда и волны вероятностей. Я перевел взгляд на окно в кухне. Луна еще стояла высоко, но до рассвета оставалось не слишком много времени. Значит, классик был прав: человек – сам творец и хозяин своей судьбы. Воистину. И во веки веков, аминь.