Арон Липовецкий - Разноголосица. Неровные стихи

Уносит звезды сине-алый след,
Вальсируют с бездонной глубиной.
Глаза закрою – меркнет белый свет.

Мне снилось: повалил меня на плед,
Луну пропел, зацеловал родной.
(Ты морок! Мой ночной кошмар и бред.)

Ни Бога нет, нет ни огня ни бед,
Умолкли агнцы вслед за сатаной:
Глаза закрою – меркнет белый свет.

Поверила, ждала – увял букет.
Я выросла. Ты шел бы стороной.
(Ты морок! Мой ночной кошмар и бред.)

А мог быть буревестник мной пригрет,
Ревел бы в ливне, возвратясь весной,
Глаза закрою – меркнет белый свет
(Ты морок! Мой ночной кошмар и бред)

Или я не дружил с нищетой?
Я давно ее прихоти знаю,
и колючий сухарь за щекой,
и пробежку за тесным трамваем.

Зря, малыш. Зря ты клянчишь тепла.
Ты силач, ты ловкач, ты не трус.
Привыкай! Выжигает дотла.
Не испытывай жизнь на прикус.

Солнце там палит,
сухо, пыльно, безлюдно.
Удалился он на столп
и отстоял до дыр
мощи свои напрочь.
Такое место выбрал
сын человеческий
говорить с сыном божьим,
вопрошать годами:
– Какого тебе рожна?

– Будь человеком и слушай музыку сфер,
– это весь мой багаж, я сел налегке в такси.
С тех пор я летаю по городам и делам.
И вот узнаю, что невозможно вернуться.
Напутствие стало последним наследством.

Быть человеком? Что-то испорчено во мне?
Холодной такой не бывает музыка сфер.
Он согревался ею и ждал меня научить
воспарять из шума моторов и голосов.

Как буланый верблюд о двух холмах,
Иерусалим попирает прах.
Что ему твоя совесть, твой гнев и страх?
Что ему аромат пирогов,
Да итоги валютных торгов?
Он и сам не промах, и сам таков.
Он колоду держит в своей горсти.
Приходи и ты на миньян к шести.

Я не русский, я просто татарин,
И на Чуйском ворсистом тракту
Этой ночью пуховой затарен,
Сплю под Спасом в душистом скиту.

Обменяю товар на варенье,
Трели, косточку, гулкий глоток.
Налитые дорогой колени
Отогреет узорный платок.

И пока этой ночью торгую,
Как футляром, где прячут Талмуд,
Комариные самки, тоскуя,
Иудейскую кровь соберут.

Подстригаю ногти,
мне же идти в дом Его,
мне же наверху, у ворот
петь с левитами на ступенях,
мне же обонять воскурения
и гарь над жертвенником.
Ногти будут ровные и чистые,
голос мой легок и звонок,
талит безупречен.
И, когда буду готов я, сон прервется.
Знаю, предчувствие Храма
пребудет со мной весь день.
Так почему же горек мой сон?

На изнанке реальности, Иуда, твой сон я видел.
И снился мне Храм. Из окна иерусалимского дома
видел его наверху, куда ведет моя улица.
На богослужении не встретимся мы, но будем рядом
слышать голоса левитов и плеск талитов на ветру.
Так движемся мы по листу Мебиуса, с разных сторон
одного и того же сна, с одной и той же молитвой.
К утру вернется ветер, я проснусь двойственным утром.
Да пребудут ангелы над изголовьем моих детей ,
они так смело спят, с такой отвагой дышат
под пологом благословения,
которое было даровано в Храме тебе и мне.

Встречи, беседы ли наши прилипли к тебе, не знаю,
роднящая ясность шестого круга, когда я догоняю,
голодными суками поплелись за тобой в изгнанье.
А меня в ночи щенячьей смерть с руки накормит
снами. Или считать их, мол, вернёшься и будешь прежним?
Веришь ли, я лампу залил слезами, то-то темно так.
Это же ты сиял здесь, пылал закатным огнем кромешным.
Лежат тяжелой тьмою нагие камни, где был светильник,
так верни же пламя свое на Запад, здесь заалеет.
Плавил в тигле свинцовую мерзость, и вот застыла колом,
не шевельнуться. Память твоя скована, еле тлеет
в речи, опечатан язык мой косным глухим глаголом.

Жидрик, жидрик, не робей!
Прыгай, шустрик воробей,
Ты же голубых кровей!
Наш братишка – соловей.
И когда под утро льется
Божий глас среди ветвей,
Не стесняйся, отзовется
Твой чирик в крови моей.