Алексей Болотников - Тесинская пастораль. №3

В составе команды спортклуба «Олимп» играли: Ольга Зарицкая, Светлана Дерюгина, Надежда Войлошникова, Лидия Фандеева, Ольга Гусева, Ольга Булычева, Анна Яковлева, Елена Сорокина. Победители увезли с собой призы: отличные волейбольные мячи, а главное – положительный эмоциональный заряд.

2 декабря 2007 г.в выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания РФ тесинцы, как и вся Россия, проявили повышенную гражданскую активность: в голосовании приняли участие более 57% избирателей. (В Минусинском районе приняли участие в голосовании 61,88% избирателей).

Предпочтения тесинских избирателей распределились следующим образом: за «Единую Россию» проголосовали 674 человека, за КПРФ – 208, за ЛДПР – 112, за «Справедливую Россию» – 95. Остальные партии, не прошедшие порог в 7% и не вошедшие в число депутатских фракций, и в Теси не нашли много сторонников.

Фото В. Голубева

Герой нашего «криминогенного повествования» Евгений Борисович Шкаратин, неприкаянный скиталец, известный более своей кличкой «Шкалик», ищет отца. Так уж случилось: умирающая мама оставила семнадцатилетнему Женьке одно лишь сердобольное завещание, уместившееся в короткую предсмертную фразу: «Найди отца, сынок… Он хороший… не даст пропасть…». Завещание матери стало для Шкалика делом его жизни. Всего-то и слышал Женька Шкаратин об отце: «…Он не русский, а звали по-русски… Борисом. Фамилию не запомнила… Не то Сивкин, не то Кельсин… Китайская какая-то фамилия. А вот примета есть… пригодится тебе… У него мизинец на руке маленький такой… культяпый. Найди отца, сынок…»

– На… тебе… на!.. Ещё на!.. Будешь знать, как у матери вино воровать. А это за школу тебе!.. Мало?.. Я еще добавлю, безотцовщина ты пакостная… Ишь, что удумал: у матери последний… глоток… со стола таскать! На… тебе… на! – мама Нинуська замызганным кухонным полотенцем лупцевала Женьку. Потная, растрепанная, в расстроенных чувствах, где досада намертво объединилась с жалостью к себе и своему незадачливому сорванцу, где беспросветная мысль подсознательно искала форму разрешения конфликта со школой, а уязвленное чувство замышляло страшную месть всему белому свету, – она не жалела руки. Это надо же!.. додуматься… исключить из школы, с экзаменов, ни за что! За дурачество с недозрелой бражкой… Они что там… белены объелись? – И она снова принималась мутузить обиженно хныкающего пацана. – На… тебе… за вино… за маму… за горе мое горькое… А это тебе – за отца твоего… сгинувшего! За… долю… шку-у-у… мою горемычную… – И скисла, и залилась слезами, неловко, неумело, непривычно поймав Женьку в охапку и обвисая на его тщедушной фигуре. – Женька!.. дурак ты… чокнутый, что же ты наделал…

На столе копошились первые летние мухи, смакуя роскошь вчерашнего пиршества. Лучи утреннего солнца бессовестно таращились на происходящее, не выдумав ничего глупее, как играться солнечным зайчиком от дрожащих на столе грязных гранёных стаканов.

«…руки в стороны… вместе… в стороны… вместе… не забывайте про дыхание… Следующее упражнение…» – чёрная тарелка радио, казалось, испуганно-приглушённо комментировала происходящее.

И только из красного угла, еще с прошлой недели не обметённого от роскошной изящной паутинки, из голубоглазой, проницательной глубины взора, обрамлённого жёсткой трагичной морщинкой, струился бесстрастный и одновременно всепостижимый и всепрощающий взгляд запыленного божьего лика. «Люди, – казалось, говорил он безмолвно, – …люди сирые, не ведаете, что творите…». И неуютно ему было в углу этом, как праведнику среди богохульства.

– Нинка!.. Нинель Батьковна, дома?.. – громовой голос Пономаря, покрывающий цокот лошадиных подков, оборвал сцену в доме соломенной вдовы. – Выходи, твою мать!..

– Ой, Сенька приехал… на работу видать, – Нинуська встрепенулась, тем же кухонным орудием наказания спешно смахнула с глаз похмельные слезы и метнулась к калитке.

– Спишь поди?.. не одна?.. Женька на покос пойдет? – колхозный управляющий верхом на «Лютом», роскошном оседланном жеребчике, гарцевал у ворот, поднимая пыль.