Алексей Болотников - Тесинская пастораль. №3

Заканчивалась тревога арестами (гауптвахтой) двух-трех «провинившихся» солдат.

8 августа по-особому прозвучала тревога. Ранцы осматривать не стали, а собрали палатки, т.е. ликвидировали свои «дома», гнёзда. Собрали матрацы, одеяла, выгнали под открытое небо, час, два, пять – вот и ночь, а отбоя нет. Ночевали под кустиками, на одежде, спасаясь от холода и дождя в шинели и плащ-палатке. Утром, только успели проснуться, услышали новость, к которой готовились все годы службы, – началась война с Японией.

Наши войска на Сахалине перешли границу у Хандасы и сражаются с японскими солдатами. В этот и в следующий день весь дербинский гарнизон опустел. Рвались туда, в огонь. Нам надоело всё тыловое до мозга костей. Война – это наш полезный труд, за который нас, солдат, хлебом кормят. Война – это близкий конец одного из двух: победы или смерти. Середины нет…

До Онор доехали на машине. Дальше пошли пешком. Прошли километров тридцать. Масса солдат здесь боролась с болотом: строили дорогу. Перейдя границу, стали ощущать запах пороха: развороченные дома, блиндажи, убитые люди и животные, запах гари. Рассказы о первых военных эпизодах, о японских «кукушках», о смертниках и т. д. Всё это угнетающе действовало на необстрелянное сердце солдата. Мурашки ползли по спине. В так называемой «Японской Хандасе» жили в палатках, в лесу. Кругом траншеи, блиндажи – оборона. Недалеко в лесу стояли дальнобойные орудия, о которых мы узнали после того, как они первый раз часов в двенадцать ночи открыли огонь. Мигом сон пропал. Земля дрожит, как от озноба, в воздухе долго висит вой летящего снаряда, затихая при удалении, и через несколько секунд – взрыв снаряда. После чего наступает пугающая тишина. Тишина на войне страшнее грохота орудий и взрывов бомб. Каждый шорох в лесу скребёт за сердце, вдруг сейчас из-за куста выскочит японец… А вот однажды собрались мы на обед. Вдруг кто-то закричал, что недалеко «кукушка» стреляет. Командир батальона даёт приказ: «Прочесать лес». Мы все в лес. Отбежал и я метров на сто, и все разбежались. Оглянулся я – вокруг никого. Кругом один. Жутко стало. Вдруг меня увидит японец, а я его нет и – напорюсь…

С неделю мы здесь стояли, дивизия дралась на передовой, разворачивая доты, уничтожая японцев. Борьба шла жестокая. Раненые отправлялись в тыл, и здесь все помещения были забиты ими. Наша очередь была не за горами.

Телеграфная связь здесь почти не употреблялась, а потому большинство телеграфистов были вроде резерва. И поэтому мы ждали приказа идти на передовую. Такого приказа не последовало, но пришла весть о капитуляции Японии. Японцы прислали парламентеров. Парламентеры были, якобы, из младшего командного состава. Наше командование их не приняло. Больше никто не пришёл, а поэтому был дан приказ: продолжить наступление. Загремели пушки, застреляли пулеметы – опять началась бойня.

Японцы пристреляли дорогу и не дают проскочить. Стали бить туда из орудий. Наконец замолчали японские минометы. Опять двинулась вперёд.

Пришли в первую японскую деревню. Меня поразило обилие шёлка в каждом доме. Но я ничего не брал. Лишний груз, впереди – неизвестность и дальняя дорога. И без того спина болит и от ранца, и от винтовки. Но соблазн был большой. В каждом селе мы использовали японские шёлковые одеяла и матрацы для ночлега. Утром посмотришь, даже на улице, в грязи, валяются эти матрацы.

Теперь мы шли из деревни в деревню без длительных остановок. Гражданских японцев ни души ни в одной деревне не встречали, в поэтому смело заходили в каждую фанзу. Но случались переходы и жуткие. Жутко было проходить селения, где поработала артиллерия, авиация наша. Разрушения, пожары, трупы японских солдат. Встречались трупы и наших солдат, неубранные. И нам приходилось хоронить прямо в пути, у дороги. Однажды под вечер мы пришли в большой населённый пункт. Там были склады с продовольствием японской армии. Обшарили. Доброго ничего не нашли, но набрали консервов, какого-то вина. Откуда-то пришла весть, что где-то здесь действуют японцы. Мы обшарили окрестность, никого не нашли. Но в селе ночевать побоялись. Отошли километра два. Но сон не шёл. Чувствовал, что должна быть тревога. Часов в 12 ночи поднялась стрельба. Все соскочили без команды. Я думал, по нам стреляют японцы. Выскочил на улицу, залёг за углом, навел винтовку неизвестно куда и лежу. Друзья стреляют куда попало. Но нигде никого нет. Мало-помалу затихло. Видно, надоело зря стрелять. Утром нашли убитого японца. Наверно, нечаянно наткнулся на нас и его подстрелили, хотя он и не собирался на нас нападать. А может быть, он и не один был. Никто ничего не знает. Но для нас важно одно, что мы «пробиваемся с боями». Дней через пять мы догнали своей батальон в г. Найро. Там кроме нас было много и других частей. Здесь остановились. Этот город был военным городком японцев с аэродромом и ангарами для самолётов, хотя японских самолётов мы не видели здесь за всю войну. Здесь впервые мы встретили мирных японских граждан, которые от мала до велика, встречая, приветствовали нас, прикладывая руку к козырьку, даже будучи без какого-либо головного убора, рты изображали подхалимную улыбку. Все мужчины и женщины в штанах, в цветных шелковых халатах. Здесь мы уже не заходили в дома. Хотя были исключения для некоторых смельчаков, которые, нарушая приказания командования, заходили в дома к японцам, грабили их или обманом забирали ценные вещи, вино, спирт. Некоторые за это поплатились жизнью, получив из-за угла нож в спину, вино с ядом или наказание от нашего командования.