Товарищ Эхо - Заветная радуга

Легкие полны будничной мокроты.
До рвоты
напряжены гортани
связки и
утром
все эти литании,
левитации, пощады, площади
!ФЛЮОРИСЦИРУЮЩИЕ ГАЛЛЮЦИНАЦИИ!
засаленные,
граненые стаканы глаз окраин
пусты и бесплодны,
как страсть кастрата.
Так
тяжелой поступью
посуху
шагают
цивилизаций
кондовые догматы.

Нищие
высыпали
в пыльной рванине
к ногам ее швырять
позолоченные фантики,
мостить крестцами проспекты;
а дети
собрали все-все
историй конспекты
и запалили новое солнце
развалин.
подвязали исподнее бантиком
на потеху почтенной публике,
сторговавшей за рублики
индульгенцию собственной плоти
крайней.

Самая непыльная несвобода —
добровольный отказ от ответственности.
за каждый свой шаг…
только последний дурак
задумывается о последствиях
большой жратвы,
новой жертвы
жатвы во ржи
на крысиных бегах.
этажи
новостроек в спальных районах
населены поклонниками
жрецов смерти,
самими покойниками,
расслоение проходит по острию собственности,
вещанию эфира,
клира,
мере лжи.

Эпоха внештатных ситуаций,
Провокаций,
Таких же бесцельных акций —
Войнушки ради войны;
Ржавые гвозди в неба косяке…
Кто дал тебе имя человечество? —
В стаде овечьем
Запертые ревнители
И поборники
Целеполагаемой нравственности,
Эксперты чужих помоев.
Я вижу история
с победным воем
повернула в сторону
все тех же граблей
(ведь все, что ни происходит,
происходит не с нами,
между явью и снами,
заваленные гробами
лестничные клетки
убоявшихся ответить правдой
себе)

Я не думаю, что во всем этом есть
какой-то особый смысл.
Едва ли…
Проще в небылицы детские верить,
чем в очередную позицию
озвученную
политической Камасутры,
в на зубах навязшие сутры
средств массовой информации
любой формации —
у каждого свои цели,
нам проще разрушить мосты,
забить окна,
запереть все двери,
дождаться, когда из души
к чертям уберутся звери
и останутся
твари,
но чьи?

путеводные костры
расхристанные, христовые,
как на расчерченной намертво дощечке
имени своего каракули вывести;

сушеные каракумы жевал,
сплевывал лихо сквозь зубы, дурень,
а все-все пушки/ружьишки/танчики
ветром взъерошило, и понесло

стаей воробьиной над лесами-полями-весями,
змеем развеселым бумажным над куполами,
над маковками, под ногами твоими
широкой походке сватанными.

и было оружие словом, а слово было
как слава,
как колокол,
как легкое покалывание в сердце на выдохе,

когда от алого к букварю ниточка протянута,
когда в одеяле – дырочка-морока,
в которой – пальчики в кулачки и – инеем.
и если ты не достаешь ногами

до спасительной голой веточки,
дождись меня, дружочек,
повиси еще вечность-другую,
все тут будем, одним словом – навылет.

За стеной из света святые все ослепшие
Озорными зрачками солнышки крошат потешные,
И сами – голопузые и неспешные —
В недра собственного взгляда вглядываются;

Такими настойчивыми потухшими зрачками
Глядятся и глядятся, путаясь снами,
Но видят тени и теней тени – тёмный рай, камень,
Где пальчики из руковичек как хоботки шевелятся.

И от этих пор мне смеялось радостно,
И от этих глаз – отливалось солоно,
Маялось по малому в радужную сторону,
Где солнечные корабли стукались о скалы.

Тихие великаны ступали по снегу, неслышно
Ни шага, ни голоса их, ни дыхания. Вышло
Из трёх дверей по две девы, друг другу подобных лицами
И очерченному по скулам оскалу.

Из трёх дверей по два зверя вышло, порознь живых
И мертвых порознь; промеж них
Их тел дыхания механизм
Знаки чертил посредством пара.

Время спеклось в уголках губ…
В каждом живом теле копошился труп,
Руки грел землёй у тепловых труб.
Небо раздавало снег даром.

Красный космос широк и прозрачен,
Густы-густы твои косы,
Моя голова наполняется тенью
От возраста тенью, от умолчания.

Выше луны объятия пламени,
Бездонны-бездонны твои глаза:
Я криком и птицами тени питаю,
Пером я и пухом тело укрою.