Элина Смагина - Поэзия 4-х стен

Пропускаю мимо фазы.
Пролетают мимо фразы.
Остаются в пальцах точки.
А в письме погибли строчки.
Исписываю лист за листом кряду.
Испытываю телевизор взглядом.
Монохромную простынь выстелила.
По горящей в небе луне выстрелила.
Только пуля упёрлась в стенки ствола,
Ругалась, кричала, плакала.
А потом свинцом в меня плюнула.
Я не обиделась, я тоже так думала.

Остывала заварка в чае.
Опускались на дно теплоходы, скучая.
Проплывали гиганты, смеялись и пели.
В трюмы вливали вёдра капели.
Смывали с причала следы и мотивы.
Тёрлись лениво о борт из крапивы.
Мяли в руках островки поворотов.
В зубах ковырялись обломками гротов.
Ловко играли, уходили, ныряли
И пепел от раковин мне отдавали.

Сидела за столом, выстукивала что-то.
Дождь тихо подражал походке бегемота.
Жирафом выгибалась лампа над столом.
И плед свернулся кошкиным клубком.
Опущенными веками кромсала память,
Пытаясь сохранить тепло, но вытекать
Оно стремилось в тонкие проёмы.
Я грела комнату своим дыханьем ровным.
Молчала улица, и не было нигде
Тех чувств, что просыпались только в сентябре.

По улицам города шла быстро домой,
Мне путь освещал холодный свет фонарей.
Старик шёл навстречу, замёрзший и злой,
Тащил по земле мешок, наверно, камней.
Холодные руки поглубже в карманы,
Паром дохнула: «Дедуль, что в мешке?»
Сплюнул старик: «Грёзы и планы.
Только место занимали в душе!
Ничего не сбылось. Что толку от них?!
Только время ушло, не вернёшь ведь его!
Я бы лучше пожил…» – он утих.
Закурил. Потащил еле-еле мешок.
Я пошла. Усмехнулась. Мечты тяготят?
Открыла горячую воду, пусть льётся.
Сколько ему? Пятьдесят? Шестьдесят?
У меня уж сейчас такой наберётся.

Разрываю, исправляю, порчу.
Насылаю на листы порчу.
Чтоб рвались под моим ногтем.
А сама готовлюсь быть гостем.
А сама безделушке рада.
Может, я ещё ребенок, правда.
Эта мысль не детским словом кроется.
А за ним ничего не кроется.
Слов бессмысленных целые полки.
Я дыханием открою все створки.
Стряхну пыль со звёзд на дорогу.
Пройдут по ней чьи-то босые ноги.
А я сплю, и в моём сне странном
Я считаю утюгом страны.
Я топлю корабли тканей
И пурпурных овец стаи
Отпускаю с причала в воду.
На заслуженную в снах свободу.

Перехожу вплавь в злобу.
Переплываю вброд, чтобы
Прострелить камнем воду,
Пропустить сквозь себя скобы.
К листам себя прикрепляя,
И водою литься, литься.
Бездумные буквы опять оставляя,
Взять ручку и застрелиться.

Менялись луны, горели солнца.
Вода тонула в стакане. Пела.
О бортик кружки билась ложка,
Никак не могла успокоиться.
Молча посуда лежала. Спала.
Глухие удары часов метались по комнате.
Искали меня в четырёх стенах.
А я глотала огненный чай и час
Смотрела в окно, в свет фонаря,
Под которым плыли людские тени.
Свет еле теплился в моём окне.
И таял снег у меня в руке.

Я помню, был полдень, а может, час тридцать.
И стрелки ходили друг за другом по кругу.
И мучила жажда, и хотелось напиться
Из чьей-то забытой и грязной посуды.
И двигалось время, и срывалось на басы,
Звенящие стёкла и вилки метались
По полу, ища позабытые трассы,
Которые оттуда никогда не стирались.
И звенели монеты, катаясь в ладонях.
И скрипели полы, но это неважно,
Так как больше никто не найдёт на обоях
Следы их испорченной жизни бумажной.
И чайник кипел, наполняясь парами,
И каплями пота покрывал бортик кружки.
И всё исчезало, заменяясь мечтами
В форме замёрзшей масляной стружки.
Бежали секунды, и было не слышно
Ни звука из околокухонных комнат.
И, кажется, с краской бы что-нибудь вышло.
Но те, кто живут здесь, и так это помнят.

Я сижу у окна, упершись в него головой.
У меня хорошая работа, но сегодня выходной.
У меня много друзей, но сегодня их нет.
И во всём доме сегодня выключен свет.
Получилось, что я остался с собой,
Сел у окна, упёрся в него головой.
И стало трудно дышать…
И понимать, что живой.