И потому не к медовым сотам —
К полыни льну, слыву Дон Кихотом,
Безумцем слыву, слыву бессердечным.
Моя Царица! Всего лишь тень я
Короны твоей. Снесу оскорбленья,
И буду твоим Дон Кихотом вечным!
Меир Галеви Леттерис
1804, Жолкиев (Галиция) –1871, Вена
Полна её поступь величья и стати,
Над нею луна своё сеет мерцанье;
В глазах её звёздные сходятся рати,
И ночи и дня в них царит сочетанье.
А лику её не нужны украшенья —
Не гаснет в нём свет семикратный Творенья.
И пусть её образ окутан печалью,
Такая краса и во мраке сверкает:
Коса развевается чёрною шалью,
И скрытое пламя сердца обжигает.
Блаженство несёт она каждому взгляду,
И каждому встречному – мир и отраду!
Нет равных зеницам её голубиным,
Светла она в грусти своей молчаливой.
Уста её крашены алым кармином,
И пальме подобна она горделивой.
Не могут смутить её душу пороки,
В душе этой – вечного мира истоки!
Обрёл он покой в глубине небосклона.
Он снял одеянья печали и горя;
Он свет семикратный узрел изумлённо,
Восторженно хору небесному вторя.
И нет для него ни предела, ни края!
В полях, озаряемых звёздною ратью,
Светила мерцают ему, повторяя:
«Ты с нами, любимый! Отныне мы братья!»
Сияет над ним луч зари первозданной.
Не молкнут в ушах его песни Сиона.
Он снова обрёл струны лиры желанной,
Где Дерева Жизни колышется крона!
Он там, где места мудрецов – у Подножья!
Оттуда Престол ему видится Горний.
Где праведным Слава является Божья,
Там вечный надел его, вечные корни.
Миха-Йосеф Либензон (Лебенсон)
1828, Вильно – 1852
В тоскливый тот вечер молчал я устало,
Но в гордости сердца, в презренье жестоком,
Не зная пощады, в меня ты метала
Ножи своих слов и пронзала упрёком.
И это любви твоей чистые всходы!?
Такая любовь горше лютой печали!
Раздвинь же ночные угрюмые своды,
Открой мне очей твоих синие дали!
Ты помнишь, мы были вдвоём. Холодело
Багровое солнце, над рощей сияя.
В огне уходящем щека твоя рдела,
Дразня и как поздний закат ускользая.
А помнишь, под ночь, в серебристом тумане,
Мы птичьи в лесу услыхали свирели.
Шептались цветы с ветерком на поляне,
И мудрые старцы-дубы шелестели.
Шептала речная волна, обнимая
Подругу-волну: «Эти быстрые струи
Несут по теченью, сестрица родная,
Объятия наши, несут поцелуи».
Но гнев твой кипел в тишине перелеска,
И тысячью глаз своих небо светило,
И только одна среди звёздного блеска
Луна, как свидетель печальный, застыла!
А помнишь, весенней порой, дорогая,
В разлив нашу лодку качало волною.
Бурлила река, берега раздвигая,
И чёрное небо сливалось с землёю.
Прокладывал ветер пути непогоде,
Кочующий гром грохотал в поднебесье,
Казалось в тот миг, что в одном хороводе
С грозой налетевшею пляшет полесье.
Усеяли капли дождя твои щёки,
От влаги небесной набухли ресницы;
Под отблески молний, под гул недалёкий
В очах твоих юных мерцали зарницы.
Тогда, испугавшись ночного ненастья,
Ты шею мою обхватила в молчанье.
В объятье мы замерли оба от счастья,
И жаром твоё полыхало дыханье.
Как мокрые листья, тела трепетали.
Голубка! Слезинка твоя задрожала!
В тот миг мы душою единою стали,
И кровь, закипая, по венам бежала…
Зачем тебе помнить всё это? Досадой
Ты грусти добавила мне и страданий.
Печаль моя стала твоею отрадой —
О сердце! Довольно пустых причитаний!
Воспряну! И пусть расставание тяжко,
Но девичья спесь не сильнее поэта.
Уйду, хоть и кажется крепкой упряжка,
И пусть остаётся твой зов без ответа.
Увы! Это бремя мне снять не по силам!
Владеешь ты мной! Как с тобою проститься?
Как крови велеть не струиться по жилам?
Как дать приказание сердцу не биться?
И как из-за этой обиды, пусть жгущей,
Сверлящей мне грудь, нашу связь разорву я?
Так лист, оторвавшись от розы цветущей,
Поблекнет, увянув, погибнет, тоскуя.
И всё же прегордую деву покину.
Нет больше терпенья! Пусть слово нарушу,
И сгину – без солнца весеннего сгину,
Как чахлый росток! Ведь теряю я – душу!
Читать дальше