Роберт Сервис - Зов Юкона

Если время пришло – причинённое зло исправить люди должны;
И я шел потому к тебе одному, чувствуя груз вины.
Да, я зло совершал, и тебя я искал – тут и там, среди ночи и дня;
Хоть я ныне – мертвец, но нашел наконец… Так прости же, прости меня!»

Мертвец умолял; его череп сверкал, его пальцы вонзились в ил;
Уйти я не мог – лежал он у ног; он ноги мои обхватил.
И сказал я тогда: «Не буду вреда тебе причинять, скорбя.
Хоть безмерна вина твоя, старина, – ну да ладно, прощаю тебя».

Глаза я протёр (может, спал до сих пор?), стряхнул этот сон дурной.
Сияла луна, освещала она пятно средь воды речной;
Спускалось пятно туда, где темно, где лунный кончался свет,
Вниз и вниз по реке; наконец, вдалеке исчез его тусклый след.

Седого и дряхлого Майка рассказ я слушал почти до утра.
Потом он уснул, и по-волчьи сверкнул стеклянный глаз у костра;
Отражал этот глаз в предутренний час небесного свет шатра.

Богата златом была страна, а женщин – найдешь с трудом;
И Теллус-кузнец издалека привел красавицу в дом.
Был Теллус мастером в деле своем, он был волосат и силен,
Он встретил ее, и в жены ее он взял из Южных племен.
Ее королевой своей избрал; мечтал, чтобы жили в веках
И имя, и сила стальная его – в его и ее сыновьях.

А были в ту пору насилье и зло уделом этой страны;
Законы молчали, и только супруг был стражем чести жены,
Поскольку там было немало таких, кто мог почти без труда
И женское сердце украсть из груди, и душу сгубить навсегда.
И были женщины, на льстецов бросавшие ласковый взгляд;
И пролили реки крови мужья; Король был тому не рад.
И он возвестил свою волю стране, и строгий издал закон:
«Коль кто-то в стране человека убьет – да будет убит и он».

А Теллус-кузнец доверял жене, он с ревностью был незнаком.
На самой вершине холма их сердца светились любви маяком.
На самой вершине их домик стоял, среди кустов и ракит;
Под сенью дубов был их мирный очаг, от взоров чужих укрыт.
И он поклонялся, как ангелу, ей в том доме среди тишины,
И были горячие губы ее, как бабочки крылья, нежны.
А руки, обвившие шею его, как перышки, были легки;
С лица его грусть прогоняла она одним мановеньем руки.
И в час завершения пыльного дня, прошедшего в звонких трудах,
Она выходила, чтоб встретить его, в закатных янтарных лучах.

И был, как храм беззаветной любви, их балдахин – золотым;
И неба купол, как чаша цветка, лазурью сиял над ним.
Бывало, сквозь заросли лилий и роз она торопливо шла, —
Тогда, словно дети, к ней льнули цветы, она им – как мать была.
И ждал от жизни Теллус-кузнец только радость одну,
И он хвалу возносил богам за счастье и за жену.

И жил там писец-красавец, и звали его – Филон;
Имел он лицо Адониса; был строен, как Аполлон.
Он был безупречен в манерах, изящен и неотразим —
И женщины забывали о чести и долге с ним.
Умен был и в играх ловок, был нежен в речах и остер…
Любая ему уступала, и ждал ее скорый позор.
И он упивался удачей; и в день, что ночи черней,
Жену кузнеца он увидел и жертвой избрал своей.

К своим подмастерьям Теллус был добр, как родной отец;
Сказал он как-то в июне: «В полдень – работе конец!
Ступайте и радуйтесь солнцу, идите под сень ветвей,
Плывите по тихим водам, и каждый – с подругой своей.»
И он подумал: «Родная, устрою я праздник и нам;
Мы будем играть словно дети, глаза – улыбнутся глазам;
Украсим цветами друг друга, гирлянды из маков совьем;
Из озера выудим карпа; укроемся в доме своем.
Пускай же кипрские вина текут, услаждая рот;
Сегодня у нас годовщина: со дня нашей свадьбы – год.»

Он шел к ней под пение птичье; от радости пела душа;
Собрал он букет из лилий, к любви, как мальчишка, спеша.
Туда по тропинке прошел он, где в зелени домик тонул,
Где лозами окна увиты… И тихо в окно заглянул.
Усеяли лилии землю; к гортани присох язык;
И в страшную смертную маску лицо превратилось вмиг.
Как инок, что слышит про Деву дурные слова подлеца,
Кузнец содрогнулся, увидев супругу в объятьях писца.

Побрел в свою кузницу Теллус, шатаясь, словно был пьян,
И сердце терзала мука. Но вскоре явился план…
Он встал к своей наковальне, развел в своей топке жар,
Нанес по куску железа он страшный и точный удар.
И искры сыпались тучей; и делалось дело само;
И вот уж оно готово – позорное, злое Клеймо.