Анна Брэдстрит - Поэзия США

Не закрывайте дверей предо мною, надменные
библиотеки,
Ведь я приношу вам то, чего никогда не бывало на
ваших тесно уставленных полках, то, что вам нужнее
всего,
Ибо и я, и моя книга взросли из войны;
Слова моей книги — ничто, ее стремление — все,
Одинокая книга, с другими не связанная, ее не
постигнешь рассудком,
Но то сокровенное, что не сказано в ней, прорвется на
каждой странице.

Поэты, которые будут! Певцы, музыканты, ораторы!
Не нынешний день оправдает меня и ответит, зачем я,
Нет, люди породы иной — коренной, атлетической, куда
величавее прежних.
Явитесь! Вам надо меня оправдать.

Я сам напишу для будущих дней два-три указующих
слова,
Выступлю только на миг, чтоб уйти опять в темноту.
Я — тот, кто, слоняясь в толпе, на ходу вас глазами
окинет и снова лицо отвернет,
Вам предоставив его разгадать и создать отчетливый
образ,
Главного жду я от вас.

Из бурлящего океана толпы нежно выплеснулась
ко мне одна капля
И шепчет: «Люблю тебя до последнего дня моей жизни.
Долгим путем я прошла, лишь бы взглянуть на тебя и
прикоснуться к тебе.
Ибо я не могла умереть, не взглянув на тебя хоть
однажды,
Ибо мне было так страшно, что я потеряю тебя».

Ну вот, мы и повстречались с тобою, мы свиделись, и все
хорошо.
С миром вернись в океан, дорогая,
Я ведь тоже капля в океане, наши жизни не так уж
раздельны,
Посмотри, как круглятся великие воды земли, как все
слитно и как совершенно!
Но по воле непреклонного моря мы оба должны
разлучиться,
И пусть оно разлучит нас на время, но оно бессильно
разлучить нас навек;
Будь терпелива — и знай: я славлю и сушу, и море, и
воздух
Каждый день на закате солнца ради тебя, дорогая.

Однажды, когда я проходил по большому многолюдному
городу, я пытался внедрить в свою память его улицы,
зданья, обычаи, нравы,
Но теперь я забыл этот город, помню лишь некую
женщину, которую я случайно там встретил, и она
удержала меня, потому что полюбила меня.
День за днем, ночь за ночью мы были вдвоем, — все
остальное я давно позабыл,
Помню только ее, эту женщину, которая страстно
прилепилась ко мне,
Опять мы блуждаем вдвоем, мы любим, мы расстаемся
опять,
Опять она держит меня за руку и просит, чтобы я не
уходил,
Я вижу ее, она рядом со мною, ее грустные губы молчат
и дрожат.

Вот я сделаю свою сушу неделимой,
Я создам самый великолепный народ из всех, озаряемых
солнцем,
Я создам дивные страны, влекущие к себе, как магниты,
Любовью товарищей,
Вечной, на всю жизнь, любовью товарищей.

Я взращу, словно рощи густые, союзы друзей и
товарищей вдоль твоих рек, Америка, на прибрежьях
Великих озер и среди прерий твоих,
Я создам города, каких никому не разъять, так крепко
они обнимут друг друга,
Сплоченные любовью товарищей,
Дерзновенной любовью товарищей.

Это тебе от меня, Демократия, чтобы служить тебе,
ma femme!
Тебе, тебе я пою эти песни.

Я видел дуб в Луизиане,
Он стоял одиноко в поле, и с его ветвей свисали мхи,
Он вырос один, без товарищей, весело шелестя своей
темной листвой,
Несгибаемый, корявый, могучий, был он похож на меня,
Но странно мне было, что он мог в одиночестве, без
единого друга, шелестеть так весело листвой, ибо я на
его месте не мог бы,
И я отломил его ветку, и обмотал ее мхом,
И повесил ее на виду в моей комнате
Не затем, чтобы она напоминала мне о милых друзьях
(Я и без того в эти дни ни о ком другом не вспоминаю),
Но она останется для меня чудесным знамением
дружбы-любви,
И пусть себе дуб средь широкого поля, там, в
Луизиане, искрится, одинокий, под солнцем,
Весело шумя своей листвой всю жизнь без единого
друга, —
Я знаю очень хорошо, что я не мог бы.

В тоске и в раздумье сижу, одинокий,
И в эту минуту мне чудится, что в других странах есть
такие же люди, объятые тоской и раздумьем,
Мне чудится, что, стоит мне всмотреться, и я увижу их
в Германии, в Италии, в Испании, во Франции
Или далеко-далеко — в Китае, в России, в Японии, они
говорят на других языках,
Но мне чудится, что если б я мог познакомиться с ними,
я бы полюбил их не меньше, чем своих земляков,
О, я знаю, мы были бы братьями, мы бы влюбились друг
в друга,
Я знаю, с ними я был бы счастлив.