Анна Брэдстрит - Поэзия США

Двадцать лет спустя, тридцать пять лет спустя
Хочется жить не меньше, чем в детстве,
Тем более что лихой д’Артаньян — твой сверстник…
Только вот поверить-то в это нельзя.

Ну а все же я говорю себе, старику:
«Верую. Помоги моему неверию».
Верую — обвенчанный с бабочкой птеродактиль
Воскрес в той скрытой от взрослых стране,
Между Невадой, Аризоной и Калифорнией,
Где живут суровью предки индейцев,
Где безумная девочка с золотыми глазами,
Огромными и пустыми, была принцессой,
Как она мне сказала…
Сумасшедшая девочка, —
Я вез ее с ее матерью на машине
Из Вэйкросской тюрьмы в больницу Дайтоны,
И, если б я решился посмотреть ей в глаза,
Оглянувшись на заднее сиденье,
машина бы…
Верую — если б я сумел отыскать
Допотопный детекторный приемник, то смог бы
Услышать, как наш отчаянный вождь
Читает нам книгу про подвиги мушкетеров,
А найди я в Музее старых автомобилей
Мамин голубенький «бьюик», я смог бы
Снова вернуться туда,
и тетка,
Смуглая, высокая, с темными волосами,
Выйдя из-за вигвама по велению амулета —
Заячьей лапки, за́литой воском, —
Ошарашенно прошептала бы мне: «Умерла?
Тебе говорили, что я умерла?
Не верь».
Как будто ты могла умереть!
Верую — хоть я и не езжу к тебе —
Тебя ведь нет, — да не шлю и писем,
Ты постоянно встречаешься мне,
Меняя голос, возраст, обличье, —
И все это ты…
Вас всех уж нет,
Но вы во мне: ничто не бесследно —
Безголовая курица беспорядочно кружится,
Круги все ширятся, и ученый со спутника
Желчно глядит на беспечную Землю…

Верую — мама и брат и отец
Все еще там, в Веселых Двадцатых…
Ты говорила, Девяностые веселее?
Верно, — для юношей, которые спрашивают:
«Вы про Вторую или Первую мировую?» —
Потому что множество лет спустя
Любые Прошлые Годы — веселые.
Ну вот, а я, затерявшийся между Первой
И Второй мировыми, недавно услышал:
«Эй, Дед Мороз!»
Как трудно уверовать,
Что ты для мальчишек дедушка — «Дед»…
Я махнул им рукой и, посмотрев на нее,
Увидел темные, ломкие ногти —
Как у тети в старости…
А где же моя
Худая, с обкусанными ногтями рука?
Да вот же она! Мне привиделся на мгновение
Мальчишка в шортах. Я протянул ему руку,
Но ничего не почувствовал — мальчишка исчез.
И все же он воскресил искрящийся мир,
Затерянный на старых газетных страницах
Среди полустертых «Потерь и Находок»:
ПОТЕРЯНО — НИЧТО. ЗАБЛУДИЛСЯ —
НИГДЕ.
НАГРАДЫ НЕ БУДЕТ.
Я с волнением вспоминаю
Ничто, за которое не будет награды.

Я, встав средь стад своих,
Молчал, как посох мой.
Брал конькобежцев рой
Подъемы льдов морских.

Я долго шел, как свет,
Пока по их следам
Не вышел на толпу,
Дышавшую с трудом.

Я плыл сквозь строй, как луч
В родных полях сквозь рожь.
Их страсть сплела, тела
Сковала спешки дрожь.

На север, в мир ночей
По льдинам нас несло;
Сверкало пестрых глаз
Мильонное число.

Ко мне из бездны звезд
Тень образа всплыла —
Упорство, прочность, власть
Искристого стекла.

Как долго мы питали страсть!
В каких объятьях длили путь!
В зеркальном ледяном шатре —
Великолепно нежность пить!

Но волею мужской
Я приказал: «Вот здесь!
Мы спасемся от вечного льда,
От ночей, поглощающих высь».

Ослепительным полчищем, ревом
Льдов, блиставших во мраке суровом,
В прах развеялись наши победы,
С вихрем рухнули в черную клеть,

В бездну, где оглушенная плоть
Позабыла о замысле уст.
Конькобежцы мерцали, как чайки,
Долго длился их медленный спуск.

Царапая когтями лед наскальный,
Скользит, седой, суровый, невесомый,
Он так естественно и так непостижимо,
Как бестелесные кристаллы облаков,
Плывущих под его отсутствующим взором, —
Так леопард следит за караваном.
Быки под чайными тюками тяжко стонут,
Пить, только пить, все только пить хотят,
Контужен каждый жаждой и вселенной,
Их муки — пища для его остывшей жизни,
Для леопарда, он их видит в бездне,
На дне которой где-то лужица воды,
А путь — сквозь лед, сквозь ветер и сквозь ночь.
В песках бесчувственных растянут караван,
Как нить предсмертных, пересохших капилляров, —
Он так медлителен, что кажется недвижным
Для глаза, менее упорного, чем наш…
Средь каменных бездушных лабиринтов
Крошится лед, струится бычий пар,
В прижизненном дыханье —
Обмен последней тишины на шепот смерти.
Весь ужас чувствуют быки, не понимая
Его неотвратимости незримой,
И жадно ждут, чтоб за порогом жизни
Их кровь разбрызгалась в тумане, где таится
Математическая неизбежность зверя.
Крадется и мурлычет леопард,
Качая шестифутовым хвостом;
Он словно спит, он словно спит при этом;
Холодный, вечно беглый, невредимый —
Вот все, что знает он, и весь он в этом,
И весь он в этом: сердце бессердечности.