Анна Брэдстрит - Поэзия США

За мячами бегает девчушка в лохмотьях;
Партнер по теннису — он в форменных шортах,
с полустертой надписью ВП на рубахе —
Бывший офицер Африканского корпуса.
(Мне помнятся его отрывистые слова:
Aber [125] Но (нем.). , в Колорадо отправленным быть для военнопленного
привилегия есть.)

Аккуратные аллеи, карусели, киоски,
В отдалении — серебристо-зеленая речка,
Вечнозеленые склоны холмов и заснеженные горы,
замкнувшие горизонт, —
Военный лагерь перемещенных лиц
В старинном парке Франца-Иосифа.

Горы скрываются за серыми облаками, наползает сумрак,
И начинается дождь.
На просторной веранде виллы Romana
Трехлетняя девочка слизывает шербет
С деревянной ложки.
Я съел свою порцию,
И она говорит мне шепотом: Hier bin i.
Da bist du , — отвечаю девочке я.

Я неспешно еду на велосипеде по улицам:
Девичьи косы, накидки — мимо,
Принимаю ванну, спускаюсь вниз — четыре марша
мраморной лестницы:
Сани Марии-Терезии — мимо,

Колокольчики вьюнков на доме садовника,
Тропка в саду, я бреду вдоль озера,
С озера летит невесомая стрекоза,
Тяжко ворочаясь, воркуют голуби,
Липовая листва шелестит под ногами,
А сверху смотрят темноликие нимфы
В драных саванах мохнатого мха,
Как тонет в трясине каменный конь.

Но вот из туч выкатывается солнце,
И, словно бы возникая впервые, небо
Вспыхивает на миг ослепительной синевой,
И я, невольно опустивши взгляд,
Вижу — сквозь опавшие листья, сквозь руки
Разбитых статуй — животворные капли,
И солнце их пьет, как живинки росы.

В страданиях, в покорно радостном ожидании
Мир шепчет встревоженно: Hier bin i.

Я карабкался на кровать, словно белый медведь
На льдину; земля раскручивалась, как глобус,
Серебрился иней у меня в бороде —
Я карабкался по глобусным склонам на Полюс.

Детская ночь не боялась потерь —
Кружили снежинки, наш караван засыпая…
Неужели нас всех похоронит метель? —
Бормотал я во тьме, окончательно засыпая.

Вот взреял флаг над сиянием льда:
Я стою на Полюсе, и ничто не утрачено.
Победно чернеет моя борода…
Ну и что же теперь?
А пора поворачивать.

С Полюса все дороги — назад, на юг:
Здесь мир — мой мир — вековечно кружит
В стуже несчастий, ненастий и вьюг…
Неужели весь путь был бессмысленен и ненужен?

Похоже, что так. В той детской стране,
Где люди мучительно пробиваются к цели,
Венчающей тяжкие испытанья, — во сне,
Лишь в детском сне я достиг своей цели,

И она была мне нужна.
А здесь,
Где жизнь решительно ничего не значит,
А значит, ничего не значит и смерть,
Хотя мы все пробиваемся наудачу

Именно к ней, ибо только она
Выводит нас всех, одинаково одиноких
Из мучительно долгого, но случайного сна
Бессмысленной жизни, —
на исходе дороги

Я сумел осознать, что веленья ума
Так же пусты, как невольное обученье
Жизненной мудрости: черная тьма
Рождает лишь черную пустоту — мученье.

Когда в углу казармы, кончив бриться,
Хмельной сержант поет О райский брег
И кто-то дал щенку испить водицы,
Готов ли я сказать, что человек —
Не волк, не лютый зверь, но человек?

Тот спит. А тем троим не спится:
Играют у стены в «пристенок». А один
Считает, сколько вылетов ему
До отпуска: один… Еще один… —
Таков удел убийц! Наш мир един,

Особенно в войну:
убийцы
Убиты, сгинули навек,
А я хоть жил их жизнью, но не умер,
И мне дано судьбой твердить весь век
Про каждого из них — Се человек!

Меня измучила его судьба убийцы.
Я лгу — но что есть ложь? — такой-то (имярек),
Не умывавший руки кровью,
Не увидавший райский брег, —
Спаситель мира, человек.

За колючей проволокой зоны, в пропотевших голубых казёнках,
Трое заключенных (белый круг, заменивший знак ЗК на спинах,
Посылает, словно Полюс чуткой стрелке
Компаса, сигналы черной мушке и глазам охранника) весь день,
Месяц, год, весь долгий срок их срока
Трудятся, вздыхая, будто дети, а вернее, звери — от отчаянья,
От необоримого терпенья, — и глядят, не ожидая ничего,
На охранника, на степь за зоной, на солдат в их пропотевшей форме,
Отбывающих свой трудный срок ученья.
Заключенные, охранники, солдаты — все они проходят обученье:
Старый мир, извечно повторяясь, образует в обученье новый.