Александр Тарасенко - Рубище эпохи

Убирает стакан за стаканом
завсегдатай в кафе у стены
плотоядно ища пьяный пару
с одиночеством бьётся немым.

Винной лавки паноптикум рдеет
«схороня» труп невинной лозы
заковав, «сбутилировав» время
чтобы спрятать чужие хвосты.

И в ответ на застойную полночь
подоконника вырванный звон
оглушит запоздавших прохожих
ветром скинув балконный картон.

И в такой повседневной картине
затеряется песня творца
и опять эта кислая мина
будет в зеркале виснуть с лица.

Расскажи ка улыбка
ищешь что ты во мне?
Ты как будто открытка,
статус, слоган. Но нет.

Ускользнёт и накинет,
просочившись во тьму,
твой пленяющий смысл
мне на шею хомут.

На тебя бы нарваться.
Я въедаюсь в толпу,
что как вязкая вата,
что как замкнутый круг.

Ничего не выходит
Ты исчезла, как блик.
Ты забрала погоду.
Мне оставила сплин.

Город открылся.
Тает под светом,
тёплым, густым,
обворожённым.
Я обожжённый
теней отрывки
мордой ловлю
зажмурившись
словно малой
и наивный котёнок.
С коленок картинно
слетит половина
проблем и тревог
пелерина.
Это весна, это она
замутила игру
с миррой по миру
кадило палила
новым и свежим
воздух снабдив
ароматом.
Паллиатив?
Нет! Циника нет.
Атом в душе расщепился
его победив.
Это весна, эта пора.
Небеса отбелив.
На лицах застыла.
Это весна, такие дела.

Сгорела ночь и молча утро
пришло подошву подпалив.
Мне улица бросает куртки,
машины, гомон и седых.

Седых, остывших кровель лица.
Немного «щемоты» в груди.
Мне улица не даст укрыться
в застекленных глазах витрин.

Пари мой друг. Пари заключим.
Проспорю я взлетев как ты.
Обрушившись тяжёлой тучей
на утро с новой высоты.

Где-то в городе смотрят украдкой.
С горячительным пьют болтовню.
Детки в порохе чертят в тетрадках.
Бургер жрут чтоб получше уснуть.

Где-то рядом с застывшим бульваром
на камнях, отсыревших, пекут,
жарят, рвут в предрассветном угаре
плоть и молодость. Девственность жгут.

Где-то в ворохе праздности пошлой.
В закоулках батумских дворов
деловито бездомные кошки
семенят меж накуренных лбов.

Где-то в городе это случилось.
Где-то сердце упало с крыльца
утонув в черноморской пучине.
Город любит всё это скрывать.

Врежу по зубам «паскуде»
студню сереньких деньков,
выбью дух как брат Максудов,
кипу искусив листков.

По ночам берусь за дело
что бы ручка прочь смела
загогулинами смело,
чистоту на их телах.

Всё чем чаю намечаю,
всё чем дышит мысль моя.
Пусть ведёт меня по краю,
путь осветит, как маяк.

Горизонт «замреет» буро
вздуется от солнца гладь,
утро ошалевшей дурой
заползёт в мою тетрадь.

И усиленно натужив,
окна сонные глазниц
отзовётся матом стужи,
криком стаи чёрных птиц.

Наконец осилив строки,
улыбнётся и в плечо
ткнёт, и скажет: «Снова горькой
ты вчера был увлечён».

Разгребая хлам «зашкварный»,
чердака сумбур и пыль
я нашёл сюрпризов кварту,
что случайно не пропил.

Были там надежды детства,
змей летучий, парк родной,
даже первой раны сердца
сохранился золотой.

Были те, что отлучились
сквозь летучие года
и остались где-то в числах,
и «фесбуковских» постах.

Были точки роковые
изменявшие черту,
но взглянув на них я вынес
всю извилистости ртуть.

Расширялся круг познанья
и сужался круг друзей,
и остались те признанья,
что не сменят правды цвет.

И лукавость с благородством
до сих пор в моей суме
словно два врага подростка,
что дружны как жизнь и смерть.

До сих пор меня пленяет
запах завтрашнего дня.
До сих пор цинизма якорь
не увлёк на дно меня.

Пройдут года, века минут
и я останусь, как тотем,
в сердцах людей, подписках групп,