Саша Шиган - Обнажённая луна

Обрети тишину-приют
под сутулой осинкой в поле!
По весне соловьи споют
над твоей обнажённой болью.

Небо скорчилось. Звёзды слёз…
Лунных птиц серебрится стая.
Перемётный снег. Волны грёз,
убегая вдаль,
тают,
тают…

Вползает в алое нутро
ночь, обезвоживая клетки.
И плаху превращает в трон
императрица с чёрной меткой.

Изнанка – ночь. И я – не та.
Босой бродяжкой полуголой
ищу пустынные места,
и свой-чужой мне слышен голос.

Поднявшийся – с глубин, со дна
реки, упавшей водопадом.
Так воет мать, когда она
склонилась над могилой чада.

Мою отчаянную грудь
вымарывает пеплом ветер.
На сорока застыла ртуть.
На тридцати
умолкли
плети.

Позволь, прозрачной тенью рядом
с тобой – за краешек стола,
не тронув тишины, присяду.
И отгоревшая зола
блеснёт из глубины камина
последним страстным огоньком.
Мой волос чёрный, волос длинный
прильнёт к твоей груди тайком.

Среди желтеющих страниц
любви – занозами под кожей,
любви, не знающей границ,
есть то, что ты не уничтожил.
В объятиях остывших рук,
в бездонности туманов лживых,
в слепом огне сердечных мук —
мои глаза
остались живы.

Небо тучами сморщилось,
будто груди старух.
Из меня позвоночник-ось
вырезáли сто рук.

Били молнии вкривь и вкось,
гром – громадою мук.
Из меня позвоночник-ось
вырезали сто рук.

Подкосилась коленями,
плечи – камнем в песок.
А любовью нетленною
колосится висок.

Из глазниц моих просятся
белым шёлком цветы.
Жизнь моя – переносица,
над рекою ли ты?

Хожу под Богом
иль под Сатаной —
ни от кого я не таюсь, не прячусь.
Порою кажется, что надо мной —
салфетки тонких облаков незрячих.

Но каждый камень на моей тропе
не упрекнёт меня в неоткровеньи.
И если ветер вольный – то допет,
а если цепь – без дураков, все звенья.

Закат колени дó крови истёр,
рожая длинный путь в морской стихии.
А если мне дорога на костёр —
сама проверю ветки,
чтоб сухие…

Лиловость снов моих глубоких.
Полупрозрачность тонких век.
Реки забытые истоки
травою порастут навек.

Не мне слезой молебный угол
поить под взглядами теней.
В корсет шнурованная туго.
И каждый вздох – больней, больней…

Я верная своей темнице.
Не мне любить звенящий день.
Не мне в полях широколицых
бродить вдали от деревень.

Блеснёт зарница одиноко
надеждой слабому ручью.
Но вшитый в кожу код зарока
холодность сохранит мою.

Укрою тишину
в груди моей от сглаза.
Укрою свет луны от клеветы.
И пусть стрелой, отравленною фразой —
мне в сердце попадут. Святынь,
намоленных ночами, не открою
невидимым и видимым врагам.
Я жертвую – всего-то – алой кровью.
Покоя обретаю берега…

Изогнутую диафрагму рёбер
не предавайте пустоте земли —
о, если кораблю её бы
морскому заложить могли
в костяк! Она ещё крепка, и волны
ей будут в радость, а не в маету.
Надеждой белый парус полон
и под солёными ветрами туг…

А я бы – серебрила лунным светом
путь мимо острых рифов, мимо бурь,
и тихой грустью океан оветый
смирит свою
взыгравшуюся дурь…

Укрою тишину от сглаза.

Между небом и землёй – дождь.
Выше птичьего крыла – рай.
Жаль, душа свой путь не выбирает.
Путь, когда земной – прóжит.

Мои мысли проросли – в тлен.
Дай, земля, примерить то, что
видят корни меж твоих вен,
что сокрыто за твоей шторой.

А с водой, ушедшей вниз, – ночь.
Мои мысли проросли – там.
И душа моя – слезоточие
над увядшими, гниющими листами.

И твоё дыхание, земля, – я
кожей чувствовала сквозь сон…
Только ты не забрала меня. Явь
принесла с собой дождя
звон…

Я граната.
Я в чьих-то руках
перед боем…
Один миг, только взмах —
и взорваться могу!
Но я телом её,
своим телом закрою,
чтоб остались
все живы
в том смертном кругу.