Вопрос туманный в Римском Праве
«о значимости браков
в период длительных войн»
был задан ей ещё в прихожей,
где он помог ей снять нательное бельё.
Стремительность развития событий,
сравнима разве с усмирением восстания
в 71 году н.э. под руководством Спартака:
она ещё и ротик не открыла, как свет притушен был
и он руками начал щупать начала жизненных начал…
Всё завершилось извинением
и пожеланием внимательно следить
за входом в тело на данный исторический момент…
Указка в схатке уцелела, т.к. студентка обомлела
как только конь Троянский вкатился в чрево…
Туман молочный за окном стелется серебром,
линь неподвижен спит и плавниками шевелит,
обряжен грустными мечтами
и дева юная, едва откинув одеяло,
на цыпочках у зеркала стоит
и дразнит наготой своей
мужской портрет в старинной раме.
Гусары в старину себе такое позволяли
и братина уста им отворяла для описания утех
с девицами французского борделя:
Они хвалились мастерством
служительниц притона и не смущались
все детали раскрывать
в столь упоительной усладе…
С портрета смотрит на неё
герой французского похода,
чей черный ус трепала Парижанка…
Она невольно пальчик поднесла
и переносицу движением влево-вправо,
наметившиеся там усы,
с улыбкой ощутила…
Ты возникла из света и моря
в позднем августе вспышкой яркой,
и хотя в твою гавань уже корабли заходили,
чтобы бросить в ней якорь.
Я таких не встречал молодых
и рискованных женщин:
тех, в ком плещется, дышит так море,
море светлой, но грешной
души и ранимой, и непокорной.
Эта встреча – на голову снег…
В ней моя поседевшая нежность,
оживает сквозь времени бег…
Неизбежно быть пленником мне
и тонуть раз за разом в тебе,
задыхаясь от этого счастья…
Твоя нежность в тактильной волшбе
рвётся пульсом в моих запястьях…
Но опять закружила пурга твоих встреч,
где за грязные деньги ты выносишь себя,
уцененную, на распродажу…
Сыну месяц восьмой, нареченный Андреем,
он пока что не мой и об этом я уже сожалею.
Похоть скоро убьёт
в твоем сердце святое
и гулящей пойдешь за копейку наматывать слёзы…
Слезинка малая
по щёчке катится;
ему сказала я,
что очень хочется.
А он обиделся;
сказал,«Шалава я!»,
что «Непотребная», мол,
«Как дитя я малое».
Как люблю я жёлтый цвет —
одуванчиков разбег и лимонов сладко-кислых.
Согревает он меня телом с солнечным загаром
и слезою прошибает,
как ругает мать птенца жёлтого, пушистого.
Цвет измены – он не мой.
А букет нарциссов жёлтых
и тюльпанов тот же цвет —
это к спелым грушам,
к персикам с отливом.
Жёлтый знак он для детей,
в школу следующих на автомобиле.
Справедливости то цвет, жёлтой нации привет
и палящим в полдень солнце…,
и 10-ки на спине на футболке у Пеле…
Жёлтый цвет он для меня самый, самый близкий…
Я не буду больше вором
Воровать грешно…
Ты с другим,
я это знаю.
С НЕЛЮБИМЫМ, но родным…
Я – ни с кем!
Переживаю? Есть чуть-чуть.
Переживу. Только чувства раздевают
мою душу догола от одной лишь только мысли,
что со мною ты была…
Как хорошо, что я один,
как будто под стеклом
в витрине Эрмитажа, где
у экспоната каждого своя судьба…
Проходят дни, как посетители музея,
переходя из зала в зал,
и ни кого не потревожит моя душа,
что, как бы, – под стеклом…
А я хочу девчонку целовать
и шоколадку пополам делить —
чуть большую, конечно, ей!
Пусть только – улыбнётся поскорей.
Подойди.
Все сними с меня.
И губами нежно-нежно поцелуй меня.
И, не сдерживая страсти, заведи меня.
Чтобы всё во мне кипело,
за края бежало,
чтобы силы истекали:
от тебя ко мне,
от меня к тебе!
Вот тогда узнаешь ты,
что нельзя искать другую,
не познав свою.
Я пойму,
что мне другие – это пыль.
Пьешь её и не напиться,
только бьёшь хрусталь…
Читать дальше