Дорогая моя голубка,
с тебя можно писать иконы
и молиться за лучшие дни,
если ты мне позволишь остаться и любить,
и любить всечасно, позабыв о своей седине…
Впервые не нужны стихи,
печальность слов,
безмолвье комнат…
Есть в приближении её руки момент,
который страшно вспомнить.
Она иного пригласила
и разделила с ним кровать
и всё, что от него хотела,
сама бестрепетно отняла, а мне потом лгала…,
лгала и очень часто спотыкалась,
чтоб как-то скрыть, что с ним спала…
Мое же сердце мне в висок стучало и взывало:
«Ты растворяться не спеши
в другой – как в бездне – без остатка.
Есть дело главное: пиши!..
Она всех преданней; – тетрадка
рожденных в горести стихов…»
Но ждет негаданных звонков
в ночи недремлющее сердце
и нарастает боль за ложь
и изощренное прикрытие
своих корыстных побуждений:
взять то, что не твое по праву?!
Как хорошо, что есть тетрадь,
как зеркало того, что было…
Как хорошо, что воля есть и
продолжать обман нам не дала:
«Уйди! Она мне приказала…».
О чуде:
«Шарите» ты моё, «Шарите»!
Плотной синью покрылось оконце.
Миша был же – ни бэ и не мэ,
а теперь светится ярче,
чем солнце…
Мать, кормившая сына
смесью сладко-молочного вкуса,
пригласила его к себе с целью
мягко сказать не скромной,
а скорее нескромной вообще.
И затем, когда Это случилось,
на щеках Миши выступила зацелованность
в благодарность за упругость его «кой чего»,
о которой она скучала
и сей «перчик» измучил её.
«Шарите» удалось на славу!
Мальчик таял
на её нежным соком наполненных грудях…
«Шарите» ты моё «Шарите»!
Как ошиблась моя звезда:
отыскал у тебя надежду,
но любви не найду никогда.
Она здесь не живет и не будет.
Там, где ложь улеглась на подушке,
в простынях правды свет не горит!
Всё в тебе прекрасно, ладно, весело и
улыбка льётся медом расточая радость на душе.
Красная юбчонка очень коротка,
а на лоб скатилась черная волна.
Всё в тебе ужасно, если не моя
и если бы не трусость – заточил бы ножик
и у всех в округе языки обрезал тем,
кто плохо скажет про твои глаза.
Всех чубастых манишь тонкими ногами
и на шпильке стойка разе что сравнима
с кипарисом стройным у Медведь-горы,
где еще в «Артеке» встретил я тебя.
Не играй красавица
со страстей огнём,
не пьяни фигурой
мысли лиходейские у плохих парней…
Восторженно нарядно обустроен приют
двух-трех часов затворничества чувств
и нет уже надежды на продление сеансов,
и наступает скомканный финал:
обмена номерами телефонов
и сожаление о краткости свидания,
и, как на зло,
завязан туго шнурок на стоптанном ботинке,
и так давно не стиранный носовой платок
изображает из себя фиаско —
непрезентабельно выпадает из кармана на пол,
и нечто, непохожее на шутку,
поспешно открывает дверь наружу…
Фу!!!
А с виду, как бы, между прочим,
фартовая, на этот раз, бабенка
и груди хороши, и попка,
а всё, что ниже – тоже ничего…
Я ей отдал (как ты меня учила)
заботу, душу и любовь.
Она по слабостям лишь била,
и выпивала мою кровь.
Екатерина Довлатова
Играя терминами рока,
она меня лишь вспоминала,
когда казалось уставала
от сленга мата площадного
и эротического краснобайства
перед собой, пред ним и мною…
Она в затяжку не курила,
вина и пива не пила;
она всегда баланс
по выгоде сверяла
и если надо обмануть —
без тени ложного стыда – лгала.
В часы досуга,
размышляя о бренности своей судьбы,
успев закончить второй курс,
уже мальчоночку родила
и, не признав заслуг отца,
не дала сыну отчества,
ища с усердием другого,
кто примет сына и её.
Отдав ей душу и любовь,
заботой окружив ребенка,
могу ли думать я иначе,
чем аналой с ней трижды обойти?
Я прошу Вас не тревожить
это хрупкое создание.
Я на страже этой Попы
и готов на вас напасть,
если милая хозяйка
даже тихо скажет: «Фас!»
Читать дальше