Дмитрий Близнюк - Снегопад в стиле модерн. Стихи, верлибры

Господи, зачем женщинам столько запахов?

столько удавок,

уловок, изящных арканов, петель, силков и капканов;

танки красоты воюют между собой —

стреляют ароматами, цветами,

тканями, красками, бижутерией.

красота не может спасти мир, но – только отвлечь,

завлечь на время.

женщина как тигрица в зоопарке,

которая еще не поняла, что решеток нет.

вечность проплывает мимо —

величественно и презрительно, как гренландский кит.

эти брызги, минуты, секунды,

смотри – они твои,

нищая форма жизни.

но я улыбнусь —

на ваших прочных космических крейсерах «миллионолетья»

никого нет, а звезды бессмысленны,

ядерные плевки.

все планеты сногсшибательно мертвы и ядовиты.

смотри же, вечность, на нашем утлом плоту

из плоти, кредиток и быстрых слов —

кипит жизнь, борщ и любовь…

***

дождливый день, тусклое солнце —

точно старик мочится через катетер,

а через минуту обрушится напалм дождя —

дырявый, как стеклянный сыр, изъеденный мышами;

дома, проспекты – каменные мыши, изъеденные сыром,

а я снова обнимаю тебя на балконе,

капкан, который уговорил лисицу остаться.

рассвет…

подъезд как серый сухарь,

в котором старухи и мыши прогрызли вход,

но забыли выход…

на потолке дрожал теплый круг света от свечи:

нежный призрак в скафандре, гибком и мягком, как пленка —

шагал по потолку – вдоль потолка —

в одномерном колдовском пространстве;

и моя голова, как чаша с ушами и глазами,

вмиг заполнилась тихой тайной,

мазутом средневековья —

когда там, в 13-тых веках, наступала ночь,

лишь разбойники и торговцы у костра держали нить сознания —

серебряную цепь в кровавых отблесках;

все остальные спали стоя, как кони,

в болоте бессознательного… и кто же я?

письменный стол с настольной лампой,

аквариумом, и обезьянкой в бронзе?

дрейфуем посреди

океана живой тьмы.

человек – путник в небоскребе:

сломался лифт эволюции, он может только подниматься,

а пройденные ступени осыпаются в гулкий квадратный колодец;

всего пять минут прошлого,

всего пять минут прошло, как отключили свет.

но ноутбук спасает – оранжевый жилет посреди тьмы,

/дремлют замшевые акулы темной тишины/.

и я различаю голоса на кухне, уютные как тапочки;

тихий смех и круги света на потолке чутко, осторожно

плывут ко мне…

пруд затянуло льдом – как катарактой глаз.

зима – вынужденная старость мира,

еще не изобрели бессмертие, но только белую паузу

между чавканьем в саду

и размножением божьих тварей.

музыкальные, завьюженные, завихристые

паузы.

семенит странное чувство, как нутрия в коридоре

космического корабля:

медленно вращаются в звездном чреве

среди туманностей, заводов и городского смога,

оранжевые зародыши Адама и Евы.

но нет еще ни райского сада, ни планеты Эдем.

и Змей искрит – прозрачный, как провод – только как идея.

крестьянские дети на коньках – Каины, Авели, Марии —

гурьбой спускаются на твердый лед;

лодки, как конусомордые собаки прячутся в будках —

явился белый тигр с хрустальными когтями на ветвях,

ледяная крупа стучит по планшету и пальцы замерзают,

мир записывают на мир, как программу на программу,

не соизволив полностью стереть тебя.

зима зима зима.

пустой бассейн «Локомотив» —

чертог бледно-оливкового сумрака и бликов.

эхо – прозрачная раненая птица,

отталкивается перепончатыми лапами, звуком

от тяжелой, самодовольной воды.

и ты лежишь на спине – отдыхающий Иисус в плавках,

на комфортном, хлорированном распятии и.

созерцаешь пульсирующие лики

на высоком, как в храме, потолке,

течет световая пушистая чешуя…

и рыба внутри тихо радуется, как включенный компьютер,

и ты растворяешься в покое,

кристаллы ума и безумия тают,

и синяя ночь шипит шинами за громадными,

забранными сеткой окнами.

вот оно – гулкое, кафельное, стерильное чувство

вневременья.

ты сейчас то, что нельзя уничтожить, растворить, спасти.

древняя песчинка прилипла к нёбу разумного моллюска,

обросла мирами, миражами, оазисами и.

так хорошо потренироваться, когда все ушли,

расползлись, разъехались поджарые лягушки

в спортивных костюмах, с сырыми волосами.

а тебе нужно задержаться – после человечества,

потратить 25-й час на письмена для бутылей