Сергей Романчуков - Новая папка. Поэзия кремниевого века

Через ночь и условность границ
Ты пришёл. А ушёл неопознанным.
Здесь покоится маленький принц,
Mon ami, окружённый розами…

«Il est venu le temps des cathédrales»
Все в поисках знамений, приговора,
Ответственных, виновных. Дым и мрак!
Химеры с крыши старого собора
Из пламени взирают на зевак.
Молить богов – напрасная забота
(В бездействии молитвы так пусты) —
В Париже нет пожарных вертолётов
И не хватает вёдер и воды.

Ещё не пали балки перекрытий,
Но первые эксперты всех мастей
Уже сплетают версий стройных нити
По экстренным эфирам новостей,
С ответом на извечные вопросы —
На каждый личный вкус и кошелёк.
В любом ответе всё настолько просто,
Что слушатель оспорить бы не смог.

Черны угли, зола бела как снег,
Лежит в руинах праведная Мать…
Мир ждёт уполномоченных калек
С ответами: кого пора распять.

Друзья срываются, и рвутся якоря,
Бушует дней безликих злая стая,
Чем дольше я смотрю вокруг себя,
Тем больше ничего не понимаю…

Страны усталой обветшалый вид,
Заклеенный рекламною афишей,
Под мишурой сверкающей зарыт…
Мой город что-то шепчет. Я не слышу.

В истрёпанных подъездах и домах,
Как таракан, пролезший под обои,
Прижились незаметно серый страх
И пустота, что много хуже боли.

Нет смысла верить в силу перемен —
Ничто менять не научилось стены,
И мой народ, своих достойный стен,
Веками вырывается из плена.
Моя страна опять встаёт с колен…
…но… Кто её поставил на колена?

Не товарищ голодный сытому,
Не начальник живой убитому,
Ничего не страшится душа,
За которой и нет ни гроша.
Вы не знаете гнева нашего,
Нам билбордов не хватит – спрашивать.

Будь вам судьями поле и русский лес,
Не надели трусы, так снимите хотя бы крест!
Будьте брошены, будьте прокляты, будьте поняты,
Попадите туда, куда не пропустят с золотом,
И, хотя бы на крохотный миг представ перед Ним,
Поразите Его благородным уродством своим.

Вам до пениса наши зарплаты, субсидии, пенсии,
Незначительной горсткой цифр и репрессии, и депрессии,
Наши мечты и надежды – допуски в рамках погрешности
В огромной машине, сработанной крайне небрежно,
Машина чадит, испуская удушливый дым,
Лес рубят, летят щепки – и мы летим.

Глядя в лица известных борцов за добро,
С каждым годом я вижу яснее и чётче,
Что не стану марать ни клинок, ни перо
Под знаменем их. И вам не советую, впрочем.

Эти люди давно не пытаются зла победить:
На борьбу собирают донаты, стригут купоны,
Проявляют в ничтожных стычках завидную прыть,
Но сдают города и фронты́ без единого стона.

Собирают на схватку измученный мой народ,
Под дубинки толпу заводят – а сами в Ниццу,
В Амстердам, на Бали… Откуда в текущий год
Удобней любить страну? Через чью границу?

Я не годен служить, потому не служу – никому.
Не согласен служить. Не хочу. Не могу. Не умею.
Но скажу, что, по скромному мнению моему,
Даже самое мерзкое зло на порядок честнее.

Мне, увы, неподвластна горькая эта наука —
Различать, кто в болоте жаба, а кто гадюка.

Мы росли на гречке и чёрством хлебе,
На книгах о вечном, дурных новостях,
Не веря совсем ни ментам, ни Тому, на небе,
Ни дикторам ГТРК, наводящим страх.

Нас никто не учил поступать «как надо»,
И бить по рукам нас тоже некогда было.
Мать и отец пахали, работали до упаду,
Чуть ли не за еду отдавая последние силы.

Мы росли любимыми, но недолюбленными,
Не голодными, да вот только не сытыми,
В квартирах,
в кварталах,
по-маяковски
рубленных,
Под истории о ментах и братках с битами.

Мы росли почти по себе, сами собою, травою,
Полевою травою. Вдали от родительских глаз.
Дети сытого нового века, как получилось такое,
Что вы вырастаете хуже Богом забытых нас?

Я живу там, где город разрезала вдоль река
За окном чёрный коршун кружится низко-низко,
Смотрю на него устало – с балкона и свысока,
Близко гроза, и с небес срываются искры.