Владислав Савенко - Море крылатое

День, как птица, промелькнет – исчезнет
Белым голубем за крышами домов.
Город мой – лекарство от болезней,
Жизнь – не мной отснятое кино.
Лица, перебранки, диалоги,
Антураж обыденных проблем,
По всему видать – дано не многим
Избежать коллизии дирхем.
Деньги правят миром, мир деньгами,
И сценарий тот же, и пролог,
Все, что на земле случилось с нами,
Не глагол по сути, а предлог.
Передел, придаток, «про» и «пере»,
У судьбы грамматика своя,
Отлетают птицами недели,
Месяцы, года… Когда-то – я.

Вслушиваюсь в тишину.
Где там ее предел?
Месяцем слово жну,
Даже и не вспотел.
Но достаются мне
Только одни вершки.
Милость делю на гнев,
Бурю на полный штиль.
Кровь допоет мотив,
Чтобы потом истлеть.
Ангелам во плоти
Давит земля, как клеть.
Мне в тишине легко,
О, невесомость лет!
Ты отозвалась в ком
Или лежишь в золе?

Не примирюсь. Безмолвие – хандрит,
Царапают слова по сердцу ногтем,
Что ночь не кончится с явлением зари,
Что эту ночь с души уже не смоете,
Что если мама умирает – жизнь
Уже течет совсем в другую сторону,
И что ни выкрикни, и что тут ни скажи,
Ни прорыдай – надежды похоронены.
И образ детства в памяти больной
Мне прокричит с помехой, как по рации:
– Я так тебя люблю, родной ты мой!
А смерть – не смерть, а просто трансформация.

По облакам летит кораблик,
Что отражаются в реке
И, исчезая вдалеке,
Возможно, свой меняют облик.
Собор, свой купол возвышая,
Храним архангельским мечом,
Он словно гость, что над плечом
Свою вытягивает шею.
И Невский радует парадом
Архитектуры и витрин,
Рисуй ли ты его, сотри…
А он – все горд своей породой.

У жизни – жизнь, у смерти – гибель,
У всех свои права, ключи…
И хоть кричи от боли либо
Как ангел сумрачный молчи.
А коридор меж этих комнат
Наполнен речью деловой,
И ни лампадки, ни иконы,
Лишь формуляры – и домой.

Ты говори да перелистывай,
Перескажи, перепиши.
Ждет в небесах тропинка чистая
Из недр от донышка души.
Сведет на нет все боли, беды все,
Воспоминания, наркоз.
Ты, умирая не от бедности,
О жизни думаешь всерьез.
Лекарства запах, мера капельниц —
Песочных прототип часов.
Вот уж досталось нам свиданьице
Да поцелуй, в конце концов.
Попытки вырваться из ужаса,
Врачей жестокий приговор,
И голова, должно быть, кружится,
И на устах немой укор.

Бездоказательно и нежно
Поет пчела, трещит сверчок.
И ночь, как омут, неизбежна,
Садится птицей на плечо.
И пахнет травами степными,
И звезд густеет молоко,
Но будет присно то, что ныне,
И с небом умирать легко…
А сокол вырвется с предплечья
И камнем в выси упадет.
Мир перевернут, человечья
Природа побеждает гнет.

Я один в этом дивном лесу,
Ни тропы не видать, ни знака.
И кому я свой крест несу,
Этих слез бирюзовую накипь?
Буду соснам псалмы читать
И, молитвы для птиц слагая,
Угадаю Лешего стать
За березкой, что спит нагая.
И Весна отопрет ручьи,
И дороги мои найдутся,
Не такие уж мы – ничьи,
Что с того, коль себе я хайдук сам?
А в лесу, где я так невесом,
Ни границ, ни пределов нету.
Боли все отойдут, как сон,
Перешагивающий запреты.

Точу усердно серый карандаш,
Ножом замызганным, не острым, перочинным…
Что не пропьешь, не выдашь, не продашь?
– Тебя рисую всуе, без причины.
То челка прячется, то ускользает взгляд,
Все движется, дрожит изображение,
Всех попаданий, как в игре в бильярд,
Не просчитать, не выполнить уже мне.
И все, что прожито, отжито, сожжено,
Скрывается под крошевом графита,
Рисунок, он ведь жизни уже, но,
Увы, о нем не скажешь: Dolce vita.

Вот Литейный сквозь, с брызгами грязи, окно
Из троллейбуса – ретро, немое кино,
Дом, где Бродский грустил и когда-нибудь жил,
Тротуарами соль, догорая, лежит.
И мне машет февраль голубиным крылом,
А на улице как-то легко и светло,
Как чужая, зима жмется к стенам домов,
И солдаты идут тяжело и умно.

Что тебе ни скажи, все выходит – не то.
Как тебя задержать? Не подскажет никто.
Как тебе тяжело, уходя, уходить!
Над твоей головой белым Ангелам быть.
Над твоей сединой не растопит слеза
Бесполезные споры, что против и за…
Не от жажды – от грусти, что ломится к нам,
Умирает цветок, ткнувшись в пластик окна.