Владимир Берязев - Моя ойкумена. Лирика 1979-2009

Пусть твои дьяки
Навыворот Слово читают,
И говорит о добре механический гроб.
Вот заикнись лишь о совести,
выкормыш стаи,
С бранью бутылкою бросит в тебя протопоп.

Уж Аввакуму
на полке аукнулся Клюев,
С тихим смиреньем
зарей занялась купина.
Игорев лебедь
несёт землю Родины в клюве,
Чтоб в океане ином возродилась она…
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Никнет сирень под росой.
Отсырело полено.
Даже две мухи уснули в стакане на дне.
Только булавка
горит на ладони нетленно
Напоминаньем
о нашей нетленной вине.
Что же мне делать?
Убог я и деда не помню.
Может быть, за море сгинуть,
а дом подпалить?
Может, зарыть золотинку в ограде у комля
Строго тополя?..
Или же проще пропить?
Справа ломбард…
Напрямую живет участковый…
Слева Хазанов – известный в народе дантист.
Что же мне делать

с булавкой твоей лепестковой,
Капелькой неба,
упавшей на вянущий лист?
Благодарить?
и хранить?
и с любовью молиться?
Но для молитвы, как минимум, надо иметь
То, чем душа возгорится
и умилится —
Ту безоглядность,
для коей не ведома смерть.
Мы, одичав,
без прививки уж не плодоносим.
В уши мамлюка
не дозваться родным голосам.
О, Матерь Божья,
обрежь свои девичьи косы,
Мы позабыли пути к золотым небесам.
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Тихо в избе.
Баба Поля давно на погосте.
Серою поступью
тронулись в утро кусты.
Тень за оградой
стучит командорскою тростью.
Острый скулеж
издырявил покров темноты.
Пса кличут Фустом,
Он дрожит от соседского стука.
Страшно, кобель?
Так ползи же к хозяйским ногам.
Как мне знакомы
холодные руки испуга,
Лихо глядеться
в пустые глазницы векам.
Страшно, кобель.
Ты сегодня вдвойне одинокий:
Не разделю
я твоих инфернальных скорбей.
Теплится весть
на последнем незримом пороге.
Жизнь закругляет,
священный жучок-скарабей.
Бабушка Поля приходит,
садится на лавку,
Пальцем маячит, сквозит, улыбается мне,
И все глазами, лицом —
про святую булавку,
И все про деда,
чьё фото висит на стене.
Я посажу

ту булавку в горшок на оконце,
Охрой полью,
купоросом и горькой сурьмой,
Может быть, вырастет
синего неба иконка
С той, золотою по краю,
чеканной басмой.

Рухнул берег.
Замутились воды.
Накренилась на яру сосна.
Из могилы вышли на свободу
Преданные богом племена.

Тени ледникового распада,
Крестоносцы классовой борьбы
Потекли из глины,
тлена,
ада…

Немо и далеко вдоль Оби
Плыли трупы…

Прошлое поплыло
Кадрами загробных кинолент.
Милые, да здесь же не могила!
То кошмара гиблый континент!

Тени страха вышли на свободу,
Всплыли, переполнили собой,
Возмутили память. И народу
Тошно в тесноте береговой.

Что там грозно погребенье роет?!
Что стремится хлынуть напрямик?
Волны века вымыли такое,
Что кренится русский материк.

Мимо вехи Полярной звезды
Под покровом октябрьской ночи
Пролетают по небу кресты
И скрипят, и кричат что есть мочи.

Деревянные призраки мчат,
Полусгнившие крылья расправя.
И стоит божий мир непочат
У границы безумья и яви.

Ледяное гнездовье могил
Там – за тьмы роковой параллелью:
Даниил, Михаил, Гавриил
Потянулись к родному поселью.

Тень за тенью: станицы крестов,
Перелетные клинья и стаи
Держат путь на Смоленск и Ростов,
На погосты Твери и Валдая.

Вот и здешние! Только взгляни,
Как кружатся, как просят покою…
С отчим прахом мешаясь, они
Осыпаются рыжей трухою.

Скрипом край и раздет, и разъят,
Кличет лебедем крестная мука:
Не грозят, не клянут, не казнят,
А смиренно взывают к кому-то…

Товара нет. И деньги отцвели.
Нет капитала. Нет рабочей силы.
И Бога нет.
И даже нет России.
Куда ж нам плыть?..
Похоже: в Сомали.

Пойдем в кабак, мой брат-каракалпак,
Зальем кумысом кладбище Арала!
Пока к стенам кремлевского хурала
Идет-бредет Нагорный Карабах.

То чудище огромно и лайя…
– Аятолла! – восплачут сулеймане
И ежики заблудятся в тумане.
И в панике удавится змея
Сионская.
И бедные арабы
От радости и счастья перемрут.