Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)

Да. Грелись на солнце олени твои:
Когда ты, смеясь, открывала ресницы,
А вечером дружно жевали бруснику:
Веселую ягоду, славную ягоду,
Красную. Круглую ягоду.

Когда же ты плакала (в солнечный день),
Тянули ко мне свои мокрые морды
И душу мою собирали до крошки;
До скошенной травки. До белой ромашки,
До черной земли.

Скажи мне, Ангел мой Хранитель:
Со мною ты на свете стал?
А если нет? Кого ты видел,
Кого в пути оберегал?
Я пьяный. С головой скудельной.
Грешник. Но проклинаю ад.
А жизнью утомлен предельно.
Скажи, ты был здесь, века назад
Всех уберег ли? Всех сберег ли?
Все души отдал на покой?
Скажи?
Как я – такие были рохли?
Иди со мною, дорогой.
По луже лжи

Кораблик маленький. Бумажный.
Всегда короткою весной
Свой совершает путь сермяжный;
Но шелестит:
«Следи за мной».

Мне утро мира видно из окна:
Недавнее – то время… След песочный
Заносит ветром. Ни Завет непрочный,
Ни чаша горя не пригублена.

Чу. Девочкин печальный голосок
По именам Архангелов скликает.
Мука Исхода – сахарный песок
Барханы посыпает.

Бессоницами избранный народ
Одну зарю который год встречает.

Безветрие. Туман. Круговорот
И холод. Лилия венец роняет

Под солнце. Продлевается Исход
До дней простых, когда из рта парком
Пустынь безветрие шепнет: «Шолом».

В глубине земли —
Черной головы —
Жаждут синевы
Черные глаза:
Слепо взгляд, сгорая, блестит углем,
Чтобы синева
Возвратилась в дом.

Миг исчез.
Закачалася связка грибов над плитой.
Подберезовик сохлый. Серебристо-седой.
Он души моей кажется звуком.

Где шажок этой свежей девчонки,
Что парила в свой час над травой?
Где свет кожи, березово-тонкий?

Задохнулся Святым, свежим духом.
Стал я, стал заколдованным,
Навзничь прикованным к воздуху слухом,
Стал в озерной воде отражением, горькою рябью раскованным.

И теперь – говорить о любви?
Так простите же мне безрассудство!
Ох и время охоты, когда собираешь грибы!
Ох, азарт, ты – распутство!
Жизнь минует. Охотничий пыл. Вся любовь.

Подберезовый звук. Время сушки грибов,
Что на снисках висят: мои чувства.
Впрочем – суп. К январю я готов,
Будет вкусно.
Вкусен звук серебра, вкусен запах и зов,
Да и будет в желудке не пусто.
Резать, снизывать в связочки – чем не искусство?
Усыхай же нежнее до ломкого хруста,
Колыхайся ж, легчайший улов,
В кружку лью молока я прохладного.
Аромата лесов, духа мятного.
Тихих слов.

Гуляя в Петергофском парке,
ты как гусляр в подводном мире,
в воображенье строишь церковь
и возвращаешься к жене,
а здесь вокруг тебя химеры,
и здесь кругом тебя русалки
гуляют в Петергофском парке,
или в неведомой стране.

Лист подорожника на ранку —
стихотворение на память:
корабль в небе с ревом ходит
над паутиной городка, —
не думаю на травы падать,
на восковых прекрасных крыльях,
Ты ждешь меня в аллее парка,
трава причала высока.

Татуировка, как украинская ночь, тиха.
И с ней я одинок. А ты меня не слышишь.
Не знать тебе, как ты из глубины стиха,
очаровательница, дышишь.
Не верю внешности твоей, когда смотрю
на фото: на развалину любови.
Остались там навстречу январю
твои содвинутые брови,
в цветочек миленький простецкий сарафан.

И что он трогает мне душу?
Не то, чтоб облегал так живо ситец стан, —
с чего хранить бы мне простой узор?
Послушно
его мне память предлагает? Древний грех,
Так нежен я с тобой, как следовало б с жизнью!
О! был бесспорно я пропащий человек! —
Но что ж теперь-то я к пропащему завистник?