Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)

А за хвостом пустыня соляная.
Перед пустыней – хвост, соленый хвост
Он движется, он нем, он, запятая,
Ни с кем не здрасьте, ни зачем не гость
Он просто хвост, он отрасль спинная
Хоть, вдуматься, принадлежит он пост
Не соблюдавшей рыбине, – смешная
Деталь. А коль не вдуматься он прост
Так что ж вне жизни прочей жизнь сейчас?
Хвост быстро убегающего чуда.
В чьем чреве эмбрИона, Оль, наш Спас
Спасет нас от участия повсюду
В хвосте времен, его не отрубили,
А перед усом буря войн, воды ли…

А перед усом буря войн, воды ли
И Сталин крутит ус, чтоб заострить
Ус отпустил, второй взял Джугашвили
Взял ус чужой и – ну давай крутить!
А на прилавках возлегают дыни
И нет усов обоих и персон
Флакон озона кто-то в воздух вылил
Что то был сон, или эти дыни сон?
Все совместимы сны с другими снами,
И совместимы мы с другими нами,
И мир наш с миром, что лишь проступает
В стекле, где ноготь музы, соскребая
Снег, сломан. Серафим не прилетает.
Огонь. Обломки зданий. Тех я знаю.

Огонь. Обломки зданий. Тех я знаю.
И тех я знаю. Этих – нет, не помню
Так Чекотило говорил, вздыхая
Пойми меня, начальник, не легко мне,
Усы души его два шалопая
Крутили между тем и снега комья
Валились на ограду где резная
Глава Горгоны – светла память Домне
Так проходил наш век. Времен Тортила
Обочину его переползала
Пустыни пузом трогая немые
А век остался, будто Чекотило
Пред лицами из зрительного зала,
Что отличались, Боги сохранили.

Что отличались, Боги сохранили.
Мы от себя одних другие мы
То просто многих деньги изменили,
Они, вообще, влияют на умы
А мы их, извиняюсь, получили.
И лично я стал пропивать в дымы
Дымы в поднебесье поуходили
Из тела моего, как из тюрьмы
Молитвы заключенных, что взывают
Порою скорбно к имени Христа
Ведь многие спастись не успевают
Без помощи того, чей взор неистов
И добр. А кто-то верит в Монте-Кристо
Мужского галатея те места.

Мужского галатея те места.
Зовутся хер, скажу тебе, старуха.
В душе, где наступили холода
Все гулко, ясно, через чур уж сухо
Пыль белая, была и ты вода
Сколь ты несла для носа, глаз и уха
Ворона скачет, пишет никогда
И эхо, и не молкнет оплеуха
Уходит не оглядываясь Лот
От берега, как гневный кашалот
А за хвостом пустыня соляная
А перед усом буря вод, войны ли
Огонь, обломки зданий, тех, я знаю,
Что отличались, Боги сохранили.

Что отличались, Боги сохранили.
Те буквы почерка, такое К
Что вьется точно волосок в черниле,
И смотрит на соседку свысока,
Как фрейлина на охтенку, ну-с, жили
Да, были люди многие века
Потом они род-племя позабыли
И жизнь их оказалась коротка
Все умерли, разъехались, устали
Очистились от душ, да телеса
Согнали в вертолет, на небеса.
Забывши дом, ушли искать одной
Калитки на ветру, да под крестами
Черты зимы какой-то неземной.

Черты зимы какой-то неземной.
Искали в небе, и она настала
На широте страны моей родной
И липкой шкуру сделала металла
Зима пришла, ей не уйти весной
Пришла и вертолеты разметала
По небу тученьками, мерзлый зной
И тощих семьдесят коров сначала
Иосиф, плача голосом зимы,
Прозрел в снегу, исходим снегом, люди,
В глубь наших душ, в Париж, в Ростов-на-Ниле,
И в Фивы-на-Дону, мечтать о чуде,
Что книгу даст нам Бог. И тронем мы
Черты лица зимы на бумвиниле.

Черты лица зимы на бумвиниле.
Черта лица земли, чужой для всех
Как мать, которую похоронили,
Лишь блудный сын свершил свой первый грех
Все видел он, как вены реки вскрыли
И впали в океан, веселый смех
Камней, что друг от друга уходили
На суше, что плыла плотом, прорех
Сливая пятнышки в пятно пучины.
Все виделось, лишь сын не приходил
Лишь послушаньем душу бередил
Старшой, нося название мужчины.
Любого бы теленка в стаде я
Отдал, а что еще могу? Кручина.
Я ничего не смог, отец для сына.
И сын приполз, сказал он: Отче мой
Как мог. Теперь теленка режь, детина,
В чьем глазе планы, зависть, слабость вся
Оттиснутые беленькой фольгой.

Оттиснутые беленькой фольгой.
Блестят стихи из первых эмиграции
Как перья перелетных птиц, о той,
Что Родиной привыкла называться,
А стала вдруг еще одной, одной,
Одной из стран, одной из провокаций,
Души, дагерротипом и струной
Вне дек. И с нами, чтоб им не сбиваться,
Чтоб им не быть, или не быть другим
Картавым, как в Одессе ночь сырая,
Слыхал, на Брайтон поселилась Рая,
Моя, торгует, наш спивая гимн
Она с английским помогает Зине.
О, нет, не серебро, нет, алюминий.