Игорь Кохановский - Игра на вылет

Как будто впервые женщина
от пяток и до ланит
открылась мне сутью вещею,
какой была только Лилит…

Как будто само совершенство
женщиной во плоти
открыло мне тайны блаженства
и горечи впереди…

Вам было всего лишь 20,
мне 39 лет…

Мы стали с вами встречаться…
Шальной нашей связи сюжет
жил сорок четыре года
и не слабел ни на миг,
словно любви природа,
чувств постоянный час пик
нам даровав когда-то,
поддерживала этот час
эмпатией, столь богатой,
что так сближала нас…

То ль мерещится, то ль завещано,
что за всю мою долгую жизнь
у меня была одна женщина,
это вы – рока главный приз…

Все другие когда-то романы —
словно чёрные дыры муры,
словно в молодости своей ранней
был в плену у пустой мишуры.

Только с вами узнал я ту радость,
что окрашивает серость дней
в краски, лёгкие, словно праздность,
и в ярчайшие, как юбилей.

Это вы, моя ненаглядная,
незабвенная счастья мадам
подарили мне…
Жизнь нескладную
свою
брошу к вашим ногам…

Сорок четыре года…
Вы так внезапно ушли
из жизни,
что кода ухода
печальная,
где-то вдали
всё длится, особо ночами,
когда, уняв слёз поток,
меня заточает отчаянье
в свой болевой уголок…

Я плакал почти две недели,
потом слёз иссяк запас,
но жуткое чувство потери
обворожительной вас
меня не отпустит, пожалуй,
и до скончания дней,
и неодолимая жалость
к вам
станет сутью моей…

И неудержимость стона,
что вырвется вдруг из груди,
да слеза навернётся невольно,
ёкнут болью, что не позади,
что и впредь эта боль мне скажет —
такие, как наши, года,
неутолимые жаждой
встреч,
быть могут лишь однажды,
повтор их не мыслим даже,
а память о них – навсегда…

Снегом не разжившийся январь
слякотью асфальт желает маять…
Я смотрю на новый календарь
и на дату, что запала в память.

Эта дата – и Татьянин день,
и рожденья моего дружочка,
да простят мне сантиментов тень
ради незабвенного Васёчка —
так со школы, в дружбе утвердясь,
называли мы друг друга в шутку,
ибо стали запросто вась-вась
сразу и отнюдь не на минутку.

Проснулась задремавшая метель —
белая, шикующая замять,
и, былого вспомнив канитель,
на меня с улыбкой смотрит память.

С ней устрою нынче рандеву,
свидетельницей незабытой были,
и вновь увижу, словно наяву,
какими с другом мы когда-то были.

Промелькнувших, незабвенных лет
замять памяти отчаянно дробится
на всех тех, кого уж с нами нет,
словно колется, их воскрешая лица.

В день такой пристало вспоминать
только всё хорошее, вестимо.
Но не сходит что-то благодать
в душу… Почему – необъяснимо…

Видимо, уж больно далеко
время то, беспечное, как юность,
где жилось и думалось легко,
и где жизнь не мчалась, а тянулась
и таким манила впереди
замыслом, рисковым и туманным,
что теперь, когда всё позади,
замысел не выглядит обманом.

Вот опять в твой день рожденья, друг,
начинают все телеканалы,
впав как в недержания недуг,
восхваленья расточать обвалы.

В этот день ты – словно модный тренд,
ибо, как никто, ты современен —
в играх с властью твой эксперимент
оказался попросту бесценен.

Ты прости, но стал я не любить
посиделки эти в день рожденья,
где похвал уродливая прыть

вызывает только раздраженье,
а твои шедевры терпят крах,
перепев их – как шаблон безвкусья,
что царит на этих вечерах,
от чего невыносимо грустно…

Перепев тебя чреват всегда
сменой стиля, как канвы спектакля,
словно родниковая вода
кипячёной вытеснена нагло.

Да, тебя скопировать нельзя,
а переиграть – пусты старанья,
и смешны растраченные зря
голоса бескрылые страданья.

Просто особливый тембр твой
и твоя алхимия актёра
завораживающей игрой
покоряют вмиг, без разговора.

И, когда народ покорный наш
втихаря на кухнях лишь хихикал,
ты вовсю смеялся, дерзкий шарж
выдав нам на затхлости улики.