Евгений Шешин - Затонувший гобой - Антология английской, французской и бельгийской поэзии XVIII, XIX и XX веков

То вылетаю, то обратно
Лечу туда, где белый дым
Кальянов стелется. Приятно
Тюрбан задеть крылом своим.»

Но тут ещё одна: “ В Бальбеке,
В триглифе 16 16 Триглиф (лат. triglyphus) – часть антаблемента античных колонн дорического ордена, прямоугольная плита с тремя вертикальными врезками-желобками. Вместе с метопами образуют фриз. щелистом, приют
Я свой нашла. Пусты сусеки:
Птенцы, разинув рты, зовут!»

Четвёртая: «Мой адрес прежний —
Родóс. Обитель шевалье:
Там и сытней и безмятежней
Дни пролетают в феврале.»

За ней ещё: “ Отяжелела —
Трудней становится взлетать:
Террас мальтийских камень белый
Придётся нынче обживать.»

Шестая: «Там, где минаретов
В лазури тают купола,
Из глины, солнцем разогретой,
Я зимний домик возвела.»

«Моё гнездо – за водопадом,
Где полноводный Нил течёт.
Там фараоновым нарядам
Всю зиму делаю учёт.»

Все вместе: «Завтра мы увидим
Равнины, горы и моря
Под нами – в первозданном виде,
И как рождается заря!»

Так щебетали над карнизом
Лепным подружки. В добрый путь!
Уж леса золотая риза
Вот-вот готова соскользнуть.

Ясны мне разговоры эти:
Поэт ведь с вольной птицей схож!
Увы! Невидимые сети, —
Как в них ни бейся, – не порвёшь!

О, как бы я расправил крылья!
Как в песне Рюккерта парить
В лазури с ними без усилья!
К весне полет свой устремить!

И рек Экклезиаст: быть лучше псом живым,
Чем мертвым львом. 17 17 Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву . (Книга Екклезиаста, или Проповедника, гл. 9, Синодальный перевод, 1876 г.) Конечно, не считая
Еды и пития, здесь всё – лишь мрак и дым:
Небытия полна могилы тьма густая.

Античных в тишине ночей, всегда томим
Тревогою, на троне восседая, —
Резном, слоновой кости, – недвижим,
Он вдаль глядел, как будто вспоминая.

Любимец солнца прежде, он теперь стонал:
И смерть есть ложь! Счастлив, кто – как в провал,
Как в бездну – смертию мгновенно увлечен!

Навеки, навсегда! От ужаса немея,
Бессмертия страшась, как от вина хмелея,
Я вечной Жизни вой здесь слушать обречён.

Заблуждения, скаредность, глупость, грехи
Наши движут тела, занимают умы.
Словно нищие – вшей, нашей совести мы
Угрызения кормим, сердцами глух и .

Покаяния наши безвольны, слабы.
Откупиться дерзаем, обеты поправ.
И по скользкой дорожке несёмся стремглав,
Грязь слезами не смыв, наслаждений рабы.

Сатана к изголовью приник – Трисмегист—
И качает наш дух, зачарованный Им:
Исчезает в плавильне Его, словно дым,
Драгоценный металл нашей воли – лучист!

Словно куклы на нитках, подвластны Ему!
Гнусных манит вещей нас пленяющий вид.
Каждый день шаг за шагом спускаясь в Аид,
Мы бесстрашно идём сквозь зловонную тьму.

Словно хахаль бедовый, подружки своей
Истерзавший лобзаньем античную грудь —
Плод запретный сорвав, не стыдимся ничуть:
Плотью спелой упившись, сжимаем сильней!

На пирушку собрался бесóвский народ —
В головах наших – сонмом гельминтов киша!
Как пловец изнуренный, глубóко дыша,
Гибнем в мутном потоке нахлынувших вод!

Преступлений кровавых, ласкающих взор, —
Нет, не вспыхнет узор по банальной канве
Наших жалких судеб – как цветы на траве!
Блеск кинжала, пожар – не про нас разговор!

В своем гнусном зверинце пороки снуют:
Морды тычут шакальи, визжа и рыча.
Стонут, воют, скулят, извиваясь, урча,
Рвут на части когтями и кровью плюют.

Есть же там, среди монстров вопящих, один —
Безобразней и злей и грязнее других:
Угольком своей трубки мерцая, притих —
Властелин эшафотов и мрачных руин!

Скука – имя его! Он одним лишь зевком
Целый мир проглотил бы без звука, шутя!
Ты ведь знаешь его, мой читатель, хотя
Лицемерно молчишь, став моим двойником!