Я покидаю пчел водопой,
Падай, вода! Перепел, пой!
2
Где разветвляется хобот ущелья,
Камни обвалом порвало,
Где, точно клейма, наклеены щели,
Там увидал я шакала.
Там он стоял, размышляя ушами,
Один — без детей, без жены;
Были глаза его, как камышами,
Вздыбленной шерстью окружены.
Я-то ведь знаю, кто он такой,
Как он меняет лица,
Как он плутует и серой рукой
В наши дома стучится.
Это неверно, что лишь пустынь
Спутник он невеселый,
Нет, и любой городской пустырь
Воем шакальим полон.
3
Но ты по-особому вздыблен и горд,
Шакал азиатских гор.
Тебе оказали сугубую честь,
Ты помнишь той ночи размер?
Дубы, что упали в Ахча-Куйме,
Ты видел их двадцать шесть [46] Двадцать шесть бакинских комиссаров были убиты в пустыне, около перевала Ахча-Куйма.
.
И сердцем и глазом запомнили мы
Шакалов Ахча-Куймы.
И тех, что ножу предают за гроши,
Убийство для них — воспитанье души.
И тех, что до власти лакомы,
На страже весов мировых,
Горят имперскими знаками
Мундирные вывески их.
И тех и других запомнили мы,
Шакалов Ахча-Куймы.
Дразни этой вестью друзей и казни,
Беги за Герат, беги за Газни,
Кричи Индостану, как любим мы
Шакала Ахча-Куймы.
Лишь бурей взыграется Азия,
Не встретимся здесь мы разве?
И драться мы будем в песках этих рыжих,
Пока ты не будешь разбит и унижен,
Тогда подойдешь смиренней, чем мышь,
К разбитой моей голове,
Спросишь: «Зачем ты здесь лежишь
В чужой, в неродной траве?»
«Зачем лежу в траве голубой?» —
До крови смеялся я над тобой.
Я покидаю пчел водопой —
Падай, вода! Перепел, пой!
1926
129. ПОЛУСТАНОК В ПУСТЫНЕ КАРАКУМ
Так вот ты какая…
Направо — жара, солончак, барханы,
Налево — бархан, солончак, жара,
Жара — окаянная дробь барабана —
По всем головам барабанит с утра.
Тут жизнь человечья особой породы —
У ней, как у соли, хрустят галуны,
Отсюда до бешенства — полперехода,
Отсюда до города — как до луны.
Кого обыграть между вихрями пыли?
Куда пойти в песчаной тюрьме?
Любить, но кого же? Поставить бутыли
И, пуля за пулей, по ним греметь.
Когда паровоз из сумрака чалого
Рванет полустанок, сорвет с якорей —
Прохлада седьмую минуту качает
Людей и дрова на дворе.
Здесь главная служба — сидеть, потеть,
Когда ж человек отпотеет впустую,
Он вытянет ноги в пыли, в желтоте —
Вселенная, я протестую!
Я всё согласен терпеть: петь
Охрипло стихом разбитым,
В бродяги зачислиться, голода плеть
Жевать и хвалить с аппетитом.
Но всё это, всё это взыщется
С тебя, мелкоребрая хищница.
Но вечная эта жаровня сквозная,
Но этот громоздкий песчаный ад,
В котором неслышно тела трещат, —
Куда он ведет — не знаю!
1926
130. ТИГРИНЫЙ ЧАЙ
(Ширчай)
Глаза вниманием одень,
Вдали от родины кочуя,—
Всемирной дружбы вызвав тень,
В харчевне Азии ночую.
Беседу правя невзначай
С поводырем верблюжьим,
Я буду пить зеленый чай,
Тигриный чай на ужин.
Костра густые хляби
Рождают смуглый дым,
В котле гуляют ряби
Взволнованной воды.
Возьми песчинки чая,
Достойно урони,
И, как пловцы, ныряя,
Уйдут на дно они.
Но, волнами гонимы,
Висят на борозде,—
И здесь необходимо
Раздумье о труде…
Хвала! Но что такое труд?
Поток, идущий широко,
Но здесь в котел проворно льют
Потоком тесным молоко;
В котле сметанный океан,
Как белый бык в оковах, —
Но поводырь верблюжий пьян
Мечтою о коровах.
Не бык — сияний решето
Влекомо вверх и вниз.
Он говорит: «Верблюды — что?
Коровы — это жизнь!»
Котел, как колокол, кипит,
Зеленый чай, тигриный чай
Сквозь дым и крышку говорит
Проворней горного ключа.
Молвит сосед: «О таксыр,
Ты знаешь, что такое власть?»
Он режет масло на куски,
Кускам в котел дает упасть.
«Ты по-иному мне скажи, —
Он молвит мне, — таксыр,
Власть — это самый верхний жир
В котлах любой страны!»
Читать дальше