Афанасий Фет - Избранное

Бежать навстречу вешним дням.

Страницы милые опять персты раскрыли, –

Я снова умилен и трепетать готов,

Чтоб ветер иль рука чужая не сронили

Засохших, одному мне ведомых цветов…

О, как ничтожно все! От жертвы жизни целой,

От этих пылких жертв и подвигов святых –

Лишь тайная тоска в душе осиротелой

Да тени бледные у лепестков сухих!..

Но ими дорожит мое воспоминанье;

Без них все прошлое – один жестокий бред,

Без них – один укор, без них – одно терзанье,

И нет прощения, и примиренья нет!

Не упрекай, что я смущаюсь,

Что я минувшее принес

И пред тобою содрогаюсь

Под дуновеньем прежних грез:

Те грезы – жизнь их осудила,

То прах давнишних алтарей;

Но их победным возмутила

Движеньем ты стопы своей:

Уже мерцает свет, готовый

Все озарить, всему помочь,

И, согреваясь жизнью новой,

Росою счастья плачет ночь.

Давно забытые под легким слоем пыли,

Черты заветные, вы вновь передо мной

И в час душевных мук мгновенно воскресили

Все, что давно-давно утрачено душой.

Горя огнем стыда, опять встречают взоры

Одну доверчивость, надежду и любовь,

И задушевных слов поблекшие узоры

От сердца моего к ланитам гонят кровь.

Я вами осужден, свидетели немые

Весны души моей и сумрачной зимы:

Вы те же светлые, святые, молодые,

Как в тот ужасный час, когда прощались мы,

А я – доверился предательскому звуку, –

Как будто вне любви есть в мере что-нибудь!

Я дерзко оттолкнул писавшую вас руку,

Я осудил себя на вечную разлуку

И с холодом в груди пустился в дальний путь…

Зачем же с прежнею улыбкой умиленья

Шептать мне о любви, глядеть в мои глаза?

Души не воскресит и голос всепрощенья,

Не смоет этих строк и жгучая слеза!

Надь грудой мусора, где плющ тоскливо вьется,

Над сводами глухих и темных галерей

В груди моей сильней живое сердце бьется,

И в жилах кровь бежит быстрей.

Пускай вокруг меня тяжелые громады

Из праха восстают, – и храмы, и дворцы,

И драгоценные пестреют колоннады,

И воскресают мертвецы,

И шум на площади, и женщин вереница,

И, вновь увенчанный, святой алтарь горит,

И из-под новых врат златая колесница

К холму заветному спешит, –

Нет! Нет! Не ослепишь души моей тревожной!

Пускай я не дерзну сказать: «Ты не велик!» –

Но, Рим, я радуюсь, что, грустный и ничтожный,

Ты здесь у ног моих приник.

Безжалостный Квирит, тебя я ненавижу

За то, что на земле ты видел лишь себя,

И даже в зрелищах твоих кровавых вижу,

Что музы прокляли тебя.

Напрасно лепетал ты эллинские звуки:

Ты смысла тайного речей не разгадал

И на учителя безжалостные руки,

Палач всемирный, подымал.

Законность измерял ты силою великой, –

Что ж сиротливо так безмолвствуешь теперь?

Ты сам, бездушный Рим, пал жертвой силы дикой,

Как устаревший хищный зверь.

И вот – растерзаны блестящие одежды,

В тумане утреннем развалина молчит,

И трупа буйного, жестокого невежды

Слезой Камена не почтит.

Италия, ты сердцу солгала!

Как долго я в душе тебя лелеял,

Но не такой мечта тебя нашла,

И не родным мне воздух твой повеял.

В твоих степях любимый образ мой

Не мог, опять воскреснувши, не вырость:

Сын севера, люблю я шум лесной

И зелени растительную сырость.

Твоих сынов паденье и позор

И нищету увидя, содрогаюсь,

Но иногда, суровый приговор

Забыв, опять с тобою примиряюсь:

В углах садов и старческих руин

Нередко жар я чувствую мгновенный

И слушаю – и, кажется, один

Я слышу гимн Сивиллы вдохновенный.

В подобный миг чужие небеса

Неведомой мне в душу веют силой,

И я люблю, увядшая краса,

Твой долгий взор, надменный и унылый,

И ящериц, мелькающих кругом,

И негу их на нестерпимом зное,

И страстного кумира под плющом

Раскидистым увечье вековое.

Под небом Франции, среди столицы света,

Где так изменчива народная волна,

Не знаю, отчего грустна душа поэта,

И тайной скорбию мечта его полна.

Каким-то чуждым сном весь блеск несется мимо,

Под шум ей грезится иной, далекий край:

Так, древле дикий скиф средь праздничного Рима