Афанасий Фет - Избранное

И как в росинке чуть заметной

Все солнца лик ты узнаешь,

Так слитно в глубине заветной

Все мирозданье ты найдешь.

Не лжива юная отвага:

Согнись над роковым трудом –

И мир свои раскроет блага;

Но быть не мысли божеством

И даже в час отдохновенья,

Подъемля потное чело,

Не бойся горького сравненья

И различай добро и зло.

Но если на крылах гордыни

Познать дерзаешь ты, как бог, –

Не заноси же в мир святыни

Своих невольничьих тревог:

Пари, всезрящий и всесильный, –

И с незапамятных высот

Добро и зло, как прах могильный,

В толпы́ людские отпадет.

Всё, всё мое, что́ есть и прежде было:

В мечтах и снах нет времени оков;

Блаженных грез душа не поделила;

Нет старческих и юношеских снов.

За рубежом вседневного удела

Хотя на миг отрадно и светло;

Пока душа кипит в горниле тела,

Она летит, куда несет крыло.

Не говори о счастье, о свободе

Там, где царит железная судьба:

Сюда! Сюда! Не рабство здесь природе, –

Она сама здесь верная раба!

Когда Божественный бежал людских речей

И празднословной их гордыни,

И голод забывал и жажду многих дней,

Внимая голосу пустыни,

Его, взалкавшего, на темя серых скал

Князь мира [1] Князь земного мира, сатана. – Здесь и далее прим. ред. вынес величавый:

«Вот здесь, у ног Твоих, все царства, – он сказал:

С их обаянием и славой.

Признай лишь явное, пади к моим ногам,

Сдержи на миг порыв духовный –

И эту всю красу, всю власть Тебе отдам

И покорюсь в борьбе неровной».

Но Он ответствовал: «Писанию внемли:

Пред Богом Господом лишь преклоняй колени!»

И сатана исчез, и ангелы пришли

В пустыне ждать Его велений.

Не тем, Господь, могуч, непостижим

Ты пред моим мятущимся сознаньем,

Что в звездный день Твой светлый серафим

Громадный шар зажег над мирозданьем

И мертвецу с пылающим лицом

Он повелел блюсти Твои законы,

Всё пробуждать живительным лучом,

Храня свой пыл столетий миллионы.

Нет, Ты могуч и мне непостижим

Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,

Ношу в груди, как оный серафим,

Огонь сильней и ярче всей вселенной.

Меж тем как я – добыча суеты,

Игралище ее непостоянства, –

Во мне он вечен, вездесущ, как Ты,

Ни времени не знает, ни пространства.

На кресле отвалясь, гляжу на потолок,

Где, на задор воображенью,

Над лампой тихою подвешенный кружок

Верти́тся призрачною тенью.

Зари осенней след в мерцанье этом есть:

Над кровлей, кажется, и садом,

Не в силах улететь и не решаясь сесть,

Грачи кружатся темным стадом…

Нет! То не крыльев шум, – то кони у крыльца!

Я слышу трепетные руки…

Как бледность холодна прекрасного лица!

Как шепот горестен разлуки!

Молчу, потерянный, на дальний путь глядя

Из-за темнеющего сада, –

И кружится, еще приюта не найдя,

Грачей встревоженное стадо.

Ночь и я, мы оба дышим,

Цветом липы воздух пьян,

И, безмолвные, мы слышим,

Что струей своей, колышим,

Напевает нам фонтан:

«Я – и кровь, и мысль, и тело…

Мы – послушные рабы!

До известного предела

Все возносимся мы смело

Под давлением судьбы:

Мысль несется, сердце бьется…

Мгле мерцаньям не помочь:

К сердцу кровь опять вернется,

В водоем мой луч прольется,

И заря потушит ночь».

Я знаю, гордая, ты любишь самовластье,

Тебя в ревнивом сне томит чужое счастье;

Свободы смелый лик и томный взор любви

Манят наперерыв желания твои.

Чрез всю толпу рабов у пышной колесницы

Я взгляд лукавый твой под бархатом ресницы

Давно прочел – давно! – и разгадал с тех пор,

Где жертву новую твой выбирает взор.

Несчастный юноша! Давно ль, веселья полный,

Скользил его челнок, расталкивая волны?

Смотри, как счастлив он, как волен: он – ничей,

Лобзает ветр один руно его кудрей;

Рука, окрепшая в труде однообразном,

Мину́ла берега, манящие соблазном, –

Но – горе: ты поешь!.. На зыбкое стекло