Елизавета Прокопова - Сборник первый. Стихотворения

Бродский советовал занимать руки,
Если тянутся брюки к юбке,
Мне не слышны иные звуки,
Кроме эха в пустой рюмке.

Мне бы хлеба и водки,
Бумагу, перо, чернила
Я сам отыщу ловко,
Пока есть дневное светило.

Я буду писать, пока
На бумаге выводят крючки
Мои пальцы. И на века
Останутся мыслей клочки.

Бабе не стать известным поэтом:
Все великие носят брюки!
Я наивно, при всем при этом,
Буду падать, раскинув руки!

Пусть заклюют меня жадные чайки,
Пусть пустые иссохнут ладони,
Я мыслей закручивать гайки
Не стану в предсмертной истоме.

Да, я баба! Я пишу коряво,
Отвратительным, трудным слогом,
Мне отвечает чаще дьявол,
Когда я общаюсь с богом.

Да, ничтожные фразы
Я бросаю так просто и глупо,
Я закрываю на всё глаза разом
И достаю ямба рупор.

Да, я буду кричать про политику,
Пусть «не женское это, ступай!»
Да, я буду глотать вашу критику,
Слушайте, вы, мой собачий лай.

Бабе не стать известным поэтом;
Ей вообще никем не стать!
А я, как с другой планеты,
Буду! Буду писать!

Я – девица резвая беспричинно,
Все сную в Петрограде, как псина,
Я тогда лишь бываю кручинна,
Когда тычет мне в морду ксива.

Когда в раскаленном вечере
Я пью водку на Адмиралтейской,
И солнце ложится на плечи —
Я спорю о жизни советской.

Когда в спуске подле Атлантов
Я мну в пальцах свой «Беломор»,
Конституций пеняю гарантов,
Граждан Содомов и всех Гоморр.

Собеседник всегда найдется:
Разглаголитесь до хрипоты,
Заночуете где придется,
Потом перейдете на «ты».

Эх, сладка жизнь девиц петроградских:
Вокруг все поэты да алкаши,
Нет ни денег, ни помыслов блядских…
Эх, как хороши, как хороши!

Чайник скрипит на плите, цокает водой.
Запах спички вот-вот остынет.
За окном октябрь, дом деревянный глухой
Меня, как и прежде, примет.

Далеко. И глубинкой не назовешь.
Глубина. Черноземная. Сердце России.
Расскажи, разве меня ты ждешь,
Наклонившаяся осина?

Пахнет осенью. Яблоки подгнивают,
Ветер листья и ставни кругом беспокоит,
Птицы молчат, будто бы больше знают,
Когда серое небо скроет.

Я в кружку налью кипяток,
Всмотрюсь вдаль, там, где сено преет.
«Всему в мире свой отведен срок».
Больше не потеплеет.

Печаль с октябрем повенчаны
И шепчут мне как пророчество:
Дом пустой и бревенчатый —
Это мое одиночество.

Боль (читай: депрессия) снова загнала меня в угол.
Выключайте инстаграм, вк, закрывайте гугл.
Я все. Меня растерло в пыль осознание бесповоротности.
Не могу предложить семье новый повод для гордости.

Я все. Я закончилась сегодня. Я пуста.
Я, конечно, хочу писать про трепет, любовь, уста,
Но этого во мне, как сервиса в русской провинции —
Иногда бывает, но в остальном далеко не Ницца.

Мой возлюбленный, похоже, скоро взвоет.
Повторяет, наверное: «Нет, она не ноет,
Просто период сложный.
Боже мой, но столько месяцев невозможно!»

Спасибо, держится, родной, но терапевта бы оплатил, коль мог.
Ему бы сил со мной да терпения впрок.
А я еще лапками сливки взбить пытаюсь,
Как так лягушка (у нее получилось). Каюсь,

У меня пока выходит довольно скверно.
Без работы сижу (продаю себя, видно, неверно).

Ох, лягушка, ты-то по маслу,
А я все в надстройке по Марксу,

А лучше бы в базис. Конец.

Когда на съемной квартире в восемь
На кухнях зажигаются лампы, рядом соседи готовят рыбу,
А дождь за окном ледяные глыбы
Ударяет и разбивает, расплескавшись оземь;
Когда батареи холодные, в отличие от кипятка в кружке,
Тело в шерстяное завернуто одеяло,
А мысли, как волосы, запутавшись на подушке:
«Горести слишком много, счастливого слишком мало»…
Вот берешь зажигалку, щелкнул раз, два, три,
Угасающее пламя холодными руками тянешь к табаку,
А дым по комнате и вверх. Повторяешь: «Время, замри»,
Тушишь и засыпаешь на левом боку.
А на столе газеты мятые, будто помнят
Вторник, среду, пятницу,
Внизу сосед среди ночи по столу долбит
И бьет жену, чертов пьяница.
Телефон на ночь не отключаешь,
Будто звонка ждешь,
И сам-то все понимаешь,
Но рядом с постелью кладешь.
Подоконники пыльные такие, цветы засохли месяц как:
От прежней хозяйки остались, еще полгода не выкинешь,
Словно думаешь, что вот так
Время замедлится. Выкрикнешь
В полночь вдруг,
Что не хочешь так больше,
Но совесть твой враг и друг,
И успокоишься позже.
А дождь на трубах свой джаз
Играет с неистовой мощью,
И не видит человеческих глаз,
Не сомкнувшихся этой ночью.