Алёшка Емельянов - №3

ею, а платье, узду

стяжек грудных и иное

с дрожью чуть позже сниму.

Вид распаляет живое.

Час наслажденью и сну

выдан хозяином счастья,

магом с корыстью очей.

Выбрана лучшею мастью,

будто бы в дар из вещей,

что передарен бывал уж,

может, не раз уж на дню.

Но я вселепетен, тающ,

может, немножко люблю.

Славная, речи не грубы.

Лёгки витанья, как моль.

Жаль, это платные губы,

ласки, улыбки и голь.

Внереальность

Видал рост туч и травок,

оттенки вод, ветров,

все поры глаз и ранок,

и клетки крови, дров;

знавал тепла окрасы

и космос разных грёз,

ветвистость душ, гримасы,

сплетенья молний, поз;

не знал межи, запретов,

я слышал пыль, зерно;

был мир без зла и бреда,

подобьем счастья, снов;

всего касался взглядом,

имея чувств заряд;

народов ум, наряды,

кажись, я вечно знал;

экстазы, транс покоя,

заход за сто границ,

феерью чуял боя,

когда впускал я шприц.

Регата

Обжат в сыром туннеле.

Толпой теснимся душ.

Войдём во влагу белью

иль выпадем на сушь?

Дрожат теснее стенки.

И красный шум быстрей.

Толчками переменно.

Хозяин ждёт гостей.

Ах, запах там, свет розов!

Как помню курс и пыл,

соседей, шторм и грозы.

Как будто прежде жил.

И голос мне знакомый

кричит и шепчет вновь.

Накат и жар искомы

то в одинокость, вдвойвь.

Без ветра. Ток попутный.

Преград нет поперёк.

Волною общей мутной

плывём, плывём вперёд!

Кто выгнал нас из дома

и в рейс желаньем вверг?

А лодок наших тонны

несутся вниз и вверх.

Что там, в дали взаимной?

Наш путь быстёр, далёк.

Что там: никто, зверинье,

жена иль паренёк?

Газеты

В каждом и "Правда", и "Берег",

с записью ссыльных статей,

даже с колонкой про веру,

с ликами средь новостей.

Вести про прошлую юность.

Зов заголовков сверх строк

про беспределы и глупость,

мать и нещаднейший рок.

Шрифтом порой неумелым

грозно вещают с полос.

Бюстом и ростом ли целым

виден то бес, то Христос.

Выпуски в срок иль до срока

взглядам являются в дни.

Кадры имён, тел, пороков

всем в обозренье даны.

Тексты молитвы, как сметы,

список заслуг, что негож.

Люди – живые газеты

с синими штампами кож.

Гибельность

Рыжим шипением листья

кроют поверхность травы,

пеною с примесью. Выстрел

где-то в кувшин головы,

может, а, может, и в суку,

что покусала ребят…

Осень, вносящая звуки,

хладом щипает круг пят.

Шумность и толп торопливость,

ветхие шторы вдоль рам.

Горлость хрипая, сопливость,

пьяность и дел тарарам.

Пришлое время сезона

вновь баламутит умы

шлюх и поэтов резонно,

дворников, что чуть глумны.

Старое поднято вихрем,

ливнем прибьётся к земле.

Бедность по-прежнему дрыхнет,

вновь обвалявшись во сне.

Гибель склонившимся будет

лёгкой из лёгких наград.

Месяцы лучших погубят,

близя заснежья расклад,

что поукроет и стойких,

бурей сторукой свалив

древы, сараи, пик стройки…

Я же пока ещё жив…

36,6 + 36,7

Вдвоём теплей и мятней,

мёд солнечней, вкусней,

планеты, Бог понятней,

рассвет, фонарь ясней,

родней стыковки кожей,

из ран боль не торчит,

расхожести похожи,

и спирт не так горчит,

уютней край кровати

и пледа гладь, шатёр,

шитьё красивей платьев,

смешней игра и вздор,

нежняшней час, мгновенье,

прекрасней божий гад,

приятней вдох, веленье

и блюд любой расклад,

желтее злата проба,

един душ водоём,

печалей нет и злобы,

когда вдвоём, вдвоём!

Просвириной Маше

Бронежилет

Обвей ремнями плечи,

прильни родней к груди.

Страшны в кровавой сече,

средь пуль твои труды.

И впейся, будто в жилы.

Приму и холод твой,

чтоб трубы, ливер живы

остались, приняв бой.

Прошу, тесней пришейся,

чтоб вдох сберечь от жал,

к спине младой приклейся.

Страх вязко поры сжал.

Под свист осколков-гроздьев

твержу молитвой спич.

Скорей! Иль будет поздним

объятий тесных клинч…

Гедонизм

Земля оббл*денела,

пригрела явных сук.

Продажи лика, тела

под чисто-сладкий звук.

Пирует бал вновь ало.

За новой лестью шот.

Сеть ног китов обняла.

Икона Франклин лжёт

и дарит чудо вспышкой,

как змий слога и смех,

явившийся голышкой,

расправив низ и верх

гостей, влюблённых в похоть.

Творят цветной Содом

служанки, куш и крохи