Алёшка Емельянов - Желтеющая книга

Так жаль, что никогда она не позволяла

узреть, хоть на один момент, её глаза…

Однажды от волны иль резких поворотов,

иль от усталости, дремоты, забытья

я кану резко вниз, вдруг вспомню свои роды,

она же поплывёт по рекам бытия…

Лолита

Ах, как притягательна фея, милашка,

чей шёлковый, кроткий и ласковый вид

чаруют меня, моих бабочек, пташек!

Но тем волшебством всё никак я не сыт.

Румянится взглядам, касаниям, шуткам.

Собой представляет изящный узор!

Растущая лакомо-юная грудка

к себе привлекает на сласть и позор.

И манит так ниточно, флёрно, чудесно

невинностью, лёгкостью и чистотой,

что так золоты, но при том легковесны.

Ах, девочка с ясно-живой красотой!

Нетронута прежде никем и немного.

Хочу её к страсти начать приучать

и быть ей учителем, другом и Богом

и первым, кто снимет святую печать.

И слог небывалый в строке пробуждает,

усладу внося, как доливка в мой ром,

из крови кровищу творит, возбуждая,

мешая её и с заботой, добром…

Ах, как же мой сок и мечты беспокоит!

Вперёд не пускает лишь страх несвобод.

Собою сейчас её не удостою.

Надеюсь, что встречу её через год…

Постовой

Жара утомляет солдата тут, в Конго,

что сонно мечтает с утра на посту

о мокрой пи*дёнке фигурной девчонки,

о пиве и танцах, аж невмоготу.

Терпение тает. Но служба есть служба.

Раздумья о сценах вечерней гульбы,

где будут звенеть чаевые и кружки

весёлой и пьяной, солдатской толпы.

Всё это позднее. Сейчас же – мученье.

Клубок недовольства фитильно искрит.

Глазам ничего не даёт отвлеченья.

И без отлученья от места стоит.

Над потом, усталостью кружатся мухи.

Он грёзами пьяно налит и влеком.

От голода ноют все жилки и брюхо.

Спасенье заката ещё далеко.

Съедают рутина и сил утерянье.

Погоны пусты и безоблачна высь.

Томится от скуки, безделья сознанье.

Вдали колыханье какое-то, бриз…

Он бдит от врагов и повстанцев границу,

взирая на стены, конструктор мостов,

и ждёт караульную смену, как птицу!

Вдруг пуля летит из засады кустов…

Ноф-носик

Всем-всем насыщена, щедра, миролюбива,

и пахнет, будто мёд и ясеновский луг,

синь-сероокая и так светлоречива!

Над нею нет царей, нет равных, нет и слуг.

Она легка, почти святейший ангел,

и притягательна, как маковый магнит.

И чуть видны веснушек крап и мшанка.

Порою кажется то Вестой, то Лилит!

И с ней дано ваять, идеей распускаться,

и верить, что не зря рожденьем снизошёл,

и хочется собой, природой любоваться

и знать, что на Земле всё будет хорошо!

И нрав её живой, рассказчивый, теплейший.

Сюжет объятия на терпкий акт похож.

И не испортит миг желанный тот, милейший -

её прохладный нос у шеи, будто нож.

Просвириной Маше

Черепки – 21

Как ёж, колючий огурец.

Забыл про краски, гладкость.

Расцвёл – то знать, тоске конец,

что рад и счастлив кактус.

***

Плелась по пути, материлась,

устало, зло, часто дыша,

к весёлой душе притащилась

побитая прошлым душа.

***

Кому мал букет или проба металла,

кого-то не радует найденный клад,

а кто-то цветочку, конфете, сандалиям,

а кто-то неполной чекушке так рад…

***

Ах, капля воды посредине пустыни

упала на губы, минув все лучи!

Но чувствую это не дар от святыни,

а из самолёта росинка мочи.

***

Устал от наседок и кур перемятых,

уже истрепались вагины и пух.

Хочу молодых и цветастых, приятных.

Теперь привередливый альфа-петух.

***

Ребёнка пугают гниющие груши,

война, одиночество, выросты цен…

Но больше всего огорчает и рушит

в дому угасанье – родительский тлен.

***

Тюрьма головы костенеет с годами.

Смиренье с рождённым внутри существом:

безродною псиной, змеёю, кротами,

чей срок заключенья закончится сном.

***

В прощелине двух половинок,

кто в волосе, близь иль в дыре,

меж высохших, цепких крупинок

живут люди в этой стране.

***

Ты спящую красотку не целуй,

хоть по ночам терзают сны, поллюции.

Ведь это Ленин – злой антибуржуй.

А то очнётся – будет революция.

***

Народ – это глина в творящих руках

(семьи, дворянина, царя или Бога).

Важней акт ваянья во днях и в веках,

чем жизнь и бесформие общего, крохи.

***

Везде инвалидные души

скрипят и хрустят, и кричат,

смиренные, буйные туши

известно, извечно болят.

***

Стих огорожен границей листа,