Алёшка Емельянов - Желтеющая книга

влюбляешь зверей и охотников лица,

орлов и пингвинов, скворцов ворожишь!

И крыльями ангельски, ласково машешь

глядящим, завистницам и фонарю.

Я, вновь пригубив из абсентовой чаши,

смелей и любовней на сцену смотрю…

Татьяне Дерусовой

Шаламов, Гинзбург, Жигулин, Солженицын

Я вижу собранье презренных, жлобов,

глумных, сволочных и беспутных, и трусов,

и выродков, дурней, убийц и воров,

и пухлых обидами, злобами, гнусов.

Тут правят пинки и винтовки, и страх.

Вода и опилки нам полдником служат.

Мы все – бесполезный, блуждающий прах.

Стряпня кормовая на завтрак и ужин.

А летом вся влага из пор и слюна -

еда комариная. Мы им, как горки.

Вокруг нас ничто и нигде, целина.

Зимою наш пот – леденистая корка.

Барачные норы, помоев ковши,

всеадище мира, сырой муравейник.

Мы – крысы, на коих лишь язвы и вши.

Мы – пыльный, побитый, дырявый репейник.

Тут жалкость, бесправие, ужас и гнёт,

труды и немытость, лишь кожа и кости.

Однажды ворота для нас распахнёт

охранник иль дьявол, иль райский апостол…

Июньская жатва

Наш урожай вполне удался.

Старался мудрый садовод.

Но вдруг откуда-то вмиг взялся

вредящий ветер, грохот, скот.

И захрустели рвы, берёзы,

раздался явно хищный вой,

завыли рокот, вопли, грозы,

взметнулись вспышки, грянул бой!

И вмиг все грядки разметало,

совсем нарушились ряды,

ботва, ошмётки залетали

от всеударной череды.

И затряслись легко, нежданно

сарай, созвездье алых звёзд,

соседи сникли очень странно,

сломались радио и мост.

Так небывало и взаправду

утихли речи, центра глас,

исчезли песни и бравада,

согнулся тын в недобрый час.

Узрев их шкуры, лап касанья,

хозяин смолк иль убежал…

И мы зверям на растерзанье

остались меж их рёва, жал…

Жужжащий рой наш сад калечит.

В защитной мази. Бьёт озноб.

Свинцовый шмель летит навстречу,

вонзаясь в мой арбузный лоб…

Кошечка Greta

В глазах её серо, обычно и бедно,

хоть цвет шоколадный, почти нефтяной,

хоть волос каштаново-исчерна-медный

её украшает пахучей волной,

пускай и улыбка весельем играет,

пускай хоть резвятся морщинки, зрачки,

и всем собеседницам в такт потакает,

даруя смотрящим очей огоньки,

ресниц лепестки поднимая изящно,

так мило, по-девичьи, взор опустив,

красуясь одеждой, помадою влажной

и юным задором, какой ещё жив,

нестаростью, зрелостью, женскою статью,

губами, что, правда, на вид так вкусны,

и явно большою поклонничьей ратью,

и думами лёгкими, что не грустны,

молочными формами, страстью изгибов,

манящей хитринкой, богатством вещей,

набором нарядов, мелодий, флюидов,

чертами восточной султанши, ничьей…

Но всё же, в очах легковесные грёзы,

с секретом иль темью пустой, немечтой.

Как будто бы в них не бывали и слёзы,

а вот уж без них человек – есть ничто…

Березиной Тане

Bellissimo

Внимает рисунку желающий взгляд,

страстями и жаждой объятый…

Царит увлажнённый и гладенький лад

под кружевом сетчатым, снятым.

И бежевый запах так мокр и мил,

так розов, желаем до неги.

В него бы смотрел я, его бы я пил

всей жизни оставшейся вехи!

Смотря, как на рану от лезвий, меча,

её зализать я желаю,

держа пред собой, на себе, на плечах,

вкуснеющей влаге внимая.

Всеженский и мужеский, лакомый акт

под белым шатром, этажами!

Пред действием новым чуть низкий антракт,

что сказка во рту, пред глазами!

Как будто корабль нашёл свой причал.

Вкусил сок, дойдя до порогов.

Ведь если бы не было девьих начал,

то не было б вечери, Бога!

Чудесное зрелище! Истинный дар

с неведомым запахом цедр!

Готов я, испив сей медовый нектар,

к солёному золоту недр…

Просвириной Маше

Камешек

Тут жёлтый тальк, осколочья бутылок,

людские хмурь, безумие и слабь,

ветра в лицо, под юбки и в затылок,

и тротуаров кривь, проплешины и рябь.

Тут сетки паутин, в них ссохшиеся мушки,

и смерти пауков внутри голодных птиц;

и выклевано всё из раковин краюшек

под отзвуки плевков, паденья черепиц.

Тут немота простуженных иль мудрых,

и ржавый скрежет выцветших дверей,

рутина, бренность ночью, днём и утром,

и тайный ум квартирных всех зверей.

Тут дух больной, поникший и негордый,

ослабший нюх, на тон поблёкший взор,

каблучный стук, шлепки по наглым мордам,

кишит во всех о зле, добротах спор.