Алёшка Емельянов - Желтеющая книга

Тут жить, веселиться, кончать нелегко.

Зонты и навесы, плащи, как укрытья

от сверхулетящих окурков, плевков.

Таранят словечки и локти, ухмылки,

как острые кончики пики, иглы.

Плюют, проклинают во лбы и затылки,

рыгают на тропы, одежды, углы.

Стареть начинают ещё до рожденья,

пред выходом в город из полостей мам.

Плодятся народы, грехи и лишенья,

несчастья, обиды, неправды и гам.

Отстойник смирения, с жиром и грязью,

где жабы и крысы, и змеи, и вши,

с тупой, бестолковой, хамящею мразью,

что пьянь разевает дрянные ковши.

Что видел, что вижу, меня не прельщает.

И всё это длится в годах, на версты.

Совсем не брезгливость от всех отвращает,

а то, что двуногие тщетны, пусты…

Я грезил, что в мире не будет зла, муки,

я думал, что век двадцать первый пройдёт

под знаками взлётов, ума и науки!

Однако всё рушится, а не встаёт…

Пьянчуга

Безбожно корёжа себя алкоголем,

поёт, увлекается буйством, стучит

безножный Серёжа, почти уже голый,

блюёт и сморкается, немо кричит.

Как сущность животных, такой многомордый:

от волка до слизня, от пса до быка…

Наводит на скучность, и вовсе не гордый.

Пропил втихомолку всё до пятака.

Сума и поганство вокруг куролесят,

а очи сплелись в одурённый моток.

Цинга и нищанство который уж месяц.

Дни, ночи слились в охмелённый поток.

Он много забыл, или вытекло влагой.

Былой семьянин и трудяга, и друг.

Дурного попил… Спит теперь под бумагой.

Больной санньясин, бедолага средь мух.

Они лишь верны ему, хитрые твари,

грязи потакают и течам меж ног.

Следы изрыганий и плесени, гари.

Влас гидры свисают на плечи, как мох.

Не тронута только одна лишь икона.

Неробкий туман оцепляет и сны.

Не понята суть среди дна, сквозь икоту,

что лёгкий дурман окривляет до тьмы,

вино раздевает, кручинит и слабит,

и не воздаёт, увлекает с собой,

оно растлевает, не чинит, а грабит,

и всё раздаёт, утекая само…

Обилие худого

Обилие боли, тоски и несчастий,

моря из обид, одиночества лет

средь малых ручьёв облегчений и счастий,

и капель веселья, надежд на Земле.

Всеместность безделья и лести хвалебной,

и пенные морды, разлады и мрак,

безводье, безъягодье, лень и бесхлебье,

во многих вселились чахотка и рак.

Безлётные перья, озноб протыкает,

бесплодия в душах, умах и телах.

Все прежние узы себя размыкают.

Бессчётные мысли сгорели дотла.

Пусты урожаи и дупла, и гнёзда.

Линяют животные, кожей блестя.

Ссыпаются листья и перья, и звёзды,

и белые тучки, пуховьем летя.

Тернистые рощи, дубы из печалей,

засилье сомнений и бед, темноты

и страхов, охотничьих жадных пищалей.

Внутри лишь опушка с цветком доброты…

И сей островочек с тобой населяем,

пускай под дождями, ветрами, зверьём.

В себя я надежду всё больше вселяю,

что лес мы исправим, коль будем вдвоём!

Просвириной Маше

Цветастые искры

Ой, это салют или Зевс так кончает

на всю негритянку лохматую – ночь,

и звёздами акт под луной завершает,

шлёт семя на простыни тихие, прочь?

Иль это Гефест наковальню таранит

огромнейшим молотом, лупит, куёт,

а пар облаков от железа туманит,

как только в озёра его окунёт?

Иль это разбросы гуашевых красок,

что радуют чувства, умы и глаза,

играет так резво, отчаянно, сразу

доселе молчащая где-то гроза?

Иль это всё газы небесных отверстий,

бесстыдное действо, коль многие спят,

и те винегретные брызги, что мерзки,

сейчас так прекрасно, цветасто гудят?

Иль это баллончик ночных рисований

художником тайным, гонимым, слепым,

с намёками знаков, сигналов, взываний,

иль просто деленье талантом своим?

Иль это внезапный бензиновый спрей,

что к спичке луны в темноте тяготеет,

в мечте безусловную пустошь согреть,

поэтому так себя явственно сеет?

Что это такое? Феерия взрывов!

Бенгальские искры? Война или бунт?

Иль сварка небесных потрещин, разрывов?

Иль это всего лишь обычный салют?!

Райская птаха

Ты вся грациозная, как и впервые!

Ты – райская птаха среди бытия!

Повсюду соблазны, дымы паровые,

ряды возжелальцев, гирлянды питья.

Тут бал мастериц, карусели желаний

и главный, блестящий, единственный шест,

на коем вращаешься между вниманий,

забыв про смущение, грусти и честь.

Такая волшебная, чистая птица

в хрустальном наряде, под песни кружишь,