Татьяна Шорохова - Луна – на память

О чём ты хочешь знать? —
как я – и так бывало —
искавшая любви,
лишь ненависть внушала?
Быть может, мой багаж
в пути тебе поможет,
да только я боюсь
за твой мороз по коже.
Могу лишь дать совет:
храни своё начало.
…Что я вольна сказать,
я всё уже сказала.

Что-то начинается на свете…
Словно за обиды всех – сдачу —
мне в лицо бросает пыль ветер! —
ссорится со мной он первый начал.
По глазам стегает, что есть мочи!
Как безумный, рвёт на мне платье!..
Что мне этим он сказать хочет?
Мстит за что, чумной?! —
Нет, не понять мне, —
только б вихри пережить стойко,
воздух режущие, как свёрла…
Но в лицо несётся пыль колко!
…Чья-то боль хрипит его горлом.

Где люди в восторге
от мёртвых коней,
где дух сигаретный
речного сильней,
где новым героям
фанфары трубят,
я вспомню.
Зачем-то я вспомню тебя.
Зачем-то помыслю
у тёмной воды,
что ангел спускается к нам
с высоты.
И к горлу внезапно
подкатится ком.
И вздох долетит:
– Ты опять не о том.
Сегодня, не плачь,
разразилась беда —
не встретиться нам
на земле никогда…
Вода дождевая
плеснёт по камням…
Зачем она им —
неподвижным коням?

Когда земля твой прах покрыла
от суматохи в стороне,
великим таинством могила
тебя приблизила ко мне.
И сквозь удар внезапной вести
молитва о тебе взошла.
И нет помех побыть нам вместе
и всё простить, не помня зла.
Среди июльской знойной сини,
в которой ты навеки стих,
мне важно знать: с тобой мы в сыне
неразделимы ни на миг.
И в мире неземных восходов,
где нет болезней, лет и зим,
теперь душа твоя свободна
дарить себя и нам двоим.

О любви грустить не внове —
той, что не добыть…
Мне ли, дравшейся до крови,
нежною не быть?
Как же нежность я скрывала!
Прятала в суму!
Вот она и запоздала
к другу моему.
Ни к руке не прикоснуться…
Ни поцеловать…
Друг лежит, где ветры вьются:
что им не гулять!..

Не забава —
отрада тайная
зачарованного ручья.
Чья-то жалоба
изначальная,
но неведомо только —
чья.
В силуэте —
тоска нездешняя,
как несметная
боль Дали.
Бессловесная,
безутешная
ива – плакальщица земли.

…Как долгожданное письмо
миндальный цвет,
как радость
в застарелом неустройстве…
Есть у природы
правильное свойство —
вслед за закатом
зажигать рассвет
и солнце отражать
в ознобе снежных луж,
как миг любви – в заснеженности душ.

Цветёт, почти звенит укромный колокольчик.
Смотрю в него, схожу на дно его глубин.
Ночь движется, но я не покидаю ночи,
где белая луна за росписью рябин.
И, может, не к добру у мира на ладони
ценить спокойный час затишья, не огня,
и быт не замечать, и пребывать в бездонном
согласии со всем, что явственней меня.
Но пестует листву дремотная аллея,
но трели берегут до срока соловьи.
И в гнёздышке цветка я всё ещё лелею
надежду на рассвет в святилище Любви…

Под покровом лачуг и церквей,
на изрытых и гладких дорогах,
среди торга, в тисках площадей
сокрушённо прошу я у Бога:

– Во дворцах, в теремах, в шалаше
пусть коснётся земных постояльцев
та любовь, что навеки – в душе,
и до смерти – в подушечках пальцев.

Часы отдавая вечернему чаю,
врачуя простуду,
Я тихо на кухне сегодня скучаю,
я мою посуду.
Сосна на пригорке. Закат за окошком —
и лад между ними.
Ромашки в стакане, в ведёрке картошка
с глазками большими…
Простые заботы. Привычки простые.
На сердце – разлады.
Пустынно за дверью и в доме пустынно,
лишь тени – косматы.
И хочется помнить, и хочется видеть,
и хочется верить,
что смирными станут, притихнут обиды,
как сытые звери.
Что с новым рассветом улыбка вернётся,
тоску отстраняя.
Как мало я знаю о полном колодце,
о высохшем – знаю…

В доме, где пахнет лекарством
и старым укладом,
как в сундуке, я скрываюсь
ненайденным кладом.
Солнце сочится ко мне через узкие щели.
Кладоискатель, почувствуй удачу
у цели.
Перехитри этот образ убогого дома —
он только с виду, как старый
и скучный знакомый.
Не пропусти, не пройди,
не уйди без оглядки
по мелочам, что разбросаны здесь
в беспорядке.
Не потому, что я маюсь
в застенках забвенья.
Не потому, что тебе
не хватило терпенья.
Просто – и солнце садится,
и сумерки тают…
Клады, как люди, —
и тоже они умирают…