Антон Муляров - Наедине с Минотавром

На все то, что лишь только вдвоем мы и знаем —

Наши мысли в реаль превращал в мановение ока,

Мы с тобой понимали – аванс: (чудо – не одинокий).

Я когда-то в больнице давно написал «Той, которая будет».

Под обоями позже твоими старательно вывел.

Я писал, что ты – сон, и меня окружающий мир не разбудит.

Я все чувства в тот год о тебе на тетрадный лист вылил.

Много было ошибок – они позади, их Почаев исправил.

Мы три года затем отучились, но главное в том лишь,

Не рисунку учились, а своду супружеских правил.

И всего, что случилось меж нами, навряд ли упомнишь.

Мы хотели жениться! Ну вот тебе – скоро два года!

Мы хотели окончить! Окончили! – Много ли дела?!

Мы друг друга отслушались. Вместе в любую погоду

Были повсюду, мы главного ждали предела…

Начну с беременности – это ли не смех?!

В тебе катаются как в люксе, в Vip вагоне.

Ты – мама и дитя в одном флаконе.

В тебе растет (о, тайна!) человек!

Вот тот предел, которого так ждали.

Но так устроено беременное тело,

Ему, поверьте, лакмусу доверить

Приятней свои тайны, но едва ли,

Ему понятна эта радость вкупе,

С ознобом, пробегающим по жилам,

Когда все тело коленной пружиной

Сжимается и исчезает в пупе.

Большой живот – он гладок и прекрасен!

В него одетая жила две трети года.

У человеков уж такая, знать, природа,

Что больше девяти – исход не ясен.

Мне дорого твое его ношение.

Мне так же дорог он, тобой носимый.

Мы оба ждали, что дитя в волнах Цусимы,

Пройдя сквозь боль, придет, в исход сраженья.

Вот миг настал – мы прыгаем на шине.

С тобою я! Со мной сестра и мама,

В пакетах – все, что вспомнили из хлама.

И не беременный родит в такой машине!

Ты родила, теперь ты мама, я же

По-видимому, папа, но понять,

Что я не только кум и брат, и зять,

Но и отец – мой ум, как фиш на пляже.

Я на тебя смотрю в окне твоей палаты.

Ты в розовом стоишь, в руках кукленок,

И краснокожее лицо промеж пеленок.

И я от радости раздут, и лишь канаты,

Что притяжением Земли у нас зовутся,

Мне не дают взлететь к тебе на третий

(ох, мне условности физические эти),

а мне б взлететь под облака, шаром надуться.

Вы поняли, наверное, что кекса

Мне слаще то, о чем писал я выше,

И то, чем мы с тобою ныне дышим,

Важнее прежнего всего, всё просто «экс», а

Дети, однозначно, важнее секса.

Пускай же длит своей рукою Бог наш век.

И благодарность не иссохнет пусть в гортани

У нас. И я сгибаю в оригами

Тебе свой стих, мой светлый человек!

Наша жизнь, как будто не шаг до смерти,

А петля в экватор. Притом заметьте:

Всё равно не в даль, наш уставлен взор,

Близорукий век – нам слепым позор.

Только сдашь доску, мысли в три ряда

Бог не весть зачем, вновь ведут туда,

Где не Сердце-Ум, как лесной олень,

Ищет влагу слов, а поросший пень

Нас блудит к себе, будто леший душ,

Нашей воле – враг, нашей страсти – муж.

Я всегда имел веру в зомби, их

Я не раз видал, и не двух – троих!

Но главней всего, что в себе самом

Часто вижу: взор мой закрыт бельмом.

И сомнамбул транс превращает рай,

В кукловодский ад, в паутинный край…

И не видит глаз, и не слышит слух,

Как арканят вновь этих трёх иль двух.

Из-за ниток тех не оставишь след,

Ибо нет следа там, где почвы нет.

Мы молчали с тобой об одном и том же.

В нашей комнате, будто в палаццо дожей,

Возрожденье летало, как пух перинный,

На руках превращаясь в росу, и длинный

Диалог при закрытых устах, цепляясь

За картины в багетах, затем снижаясь,

Оседал на стол, меж икон в работе.

Мы парили ввысь. Тошнота на взлёте

Может лишь чуть-чуть описать процесс,

Когда ломит грудь и сжимает пресс.

Возрождение наше – его рожденье!

От туманных снов нас спасло волненье.

Интересы все вдруг ушли в обоз,

А во фронте Крест встал, да в Землю врос.

Я сердечно рад, что стенал под ним,

Что услышан был… то забыть нет сил!

И не вырвать боль, корвалол рекой,

А затем, как штиль; тишина, покой…

Я ведь сам хотел, чтоб хоть кто-нибудь

Разбудить бы мог, иль хотя бы пнуть.

Я не знал досель, что покой и тишь

могут быть настоль глубоки, малыш!

Нет, не снег, а тополиный пух

На тетрадку в клеточку ложится.