Антон Муляров - Наедине с Минотавром

Зачитанная до дыр,

Ведь это – заведомо крышка,

Вороний, заведомо, пир.

Со смертью стоять у барьера —

Бомбежки, прицелы, стрельба!

Кому-то ведь это карьера,

Но вам же – цинковка гроба.

А кто-то орал с трибуны —

Не можем мы, мол, воевать!

Чего бы он сам под Аргуном

В канаву не лег стрелять?!

И матери с женами плачут,

Буханку кроша воронью,

И маленький мальчик прячет

Того, кто погиб фотографию.

Афган и Чечня – планеты

Единой системы – война.

Возложим венки – сонеты

Всем тем, кого съела Земля!

Изгиб дерев облизан Солнцем,

И ветер рвет седые тучи.

Глядит на мир через оконце

Обрубок кактуса колючий.

Обрубок кактуса колючий

Глядит, цветами глаз краснея,

Его избушка возле кручи,

Река, тропинка и аллея.

Вражда окончена, потушены пожары,

И с тихим вздохом пробудился мёртвый мир,

Пришел тот час, которого все ждали,

И бывшие враги сошлись на пир.

Меч вложен в ножны, щит повис над дверью,

Вокруг благоуханье и покой,

Лишь где-то он сидит в полузабвеньи,

И мысли вьются, будто мошек рой.

Он созерцает то, что будет после мира,

Своими темно-карими глазами,

Но молот наготове и секира

Опять желает стать его руками.

И так сидит один в ночи безмолвной,

Пока не вспыхнет в голове бурлящей

Искра огня из пламени земного,

Что выльется в поток войны кипящей.

И вот опять он в кузнице трудится,

И пламя хлещет по рукам его и шее,

И силы вечные готовы возродиться,

Лишь только примет это он решение.

Мечи и копья точно из-под штампа,

Срываются, что свет от них искрится,

И улетают, бряцая в когда-то,

Затем, чтоб никогда не возвратиться.

Они летят туда, где будет битва,

Где перемирие нарушено стрелою,

Где пир закончился кровавою молитвой

И разразился новою борьбою.

И вот опять окончилось сраженье,

Щиты на дверь, а в угол меч падёт.

И вот опять он в сладостных томленьях

Идею ждёт… Идею ждёт… Идею ждёт.

Короткий меч – носитель славы,

Ты ношу гордую пронес,

Легионером был кровавым

И в мифах сам себя вознес.

Своей уродливостью дикой

Ты породил немало строф,

От сфинкса, замершего тихо,

До геркулесовых столпов.

Перед тобою, как пред Богом,

Склоняли головы враги,

А сам с длинной своей убогой

Хоть раз бы крикнул: «помоги»!

Ты на своем клинке двуостром

Чрез годы войн оставил нам

И Клеопатры лик «неброский»,

И жадную любовь к пирам.

Носитель Римской славы вечной

И очевидец многих войн,

Хранитель жизни быстротечной,

Посланник смерти роковой.

Тоска, погода скучно-хмурая

Была в тот день, когда с тобою встретился

И настроение ужасное, понурое…

Но лишь тебя увидел – дождь рассеялся.

Я помню, пил вино за стойкой грязною,

И через темное стекло с косою трещиной

Я тело вдруг увидел столь прекрасное,

Сколь может быть таким оно у женщины.

Я весь преобразился, стал подтянутый,

И цель какая-то как будто появилась,

И нервы перестали быть натянуты,

И сердце чаще вдруг заколотилось.

Теперь я каждый день на той же улице

Сижу и пью, смотрю в стекло разбитое,

И понимаю, что люблю, как только любится

Тому, кто видел лишь друзей своих убитыми.

Наверно, все-таки немного сумасшедший я,

Но продавец, тот, что напротив, – жуткий скряга,

Тебя он мне не продал, снизошедшая,

Моя любимая – серебряная шпага!

Не знаю, что, Господь, тебе сказать.

Не знаю, что сказать тебе, о Боже!

Вокруг меня мир скачет – не догнать

И не понять, что гоже, что негоже.

«Зачем» и «почему» – не мне судить,

Я лишь в ответе за «что делать».

Не знаю, сколько мне еще кружить,

Не знаю, сколько дел еще приделать.

Весь мир – слепец, идет на встречу яме

И ни за что не хочет обернуться.

Идут, совокупляясь, все в канаве,

Вина пиют, целуются, дерутся.

Зачем о, Господи, ты создал нас такими —

Безликими, пустыми до безумства,

Идущими уверенно на гибель?

О, люди, не пора ли нам проснуться!

Тебе бы женщиною быть,

А ты – мужчина,

Тебе бы юбочки носить,

Да вот кручина —

Никак не можешь ты решить,

Что больше мило,

Смотреться в зеркало и шить,