Карина Акопян - О сокровенном

ем овсянку поутру,
будто и́нглишная ло́рда,
дрянь на редкость, корчу морду
и затылок с думой тру…
одиночество, как спица,
что торчит в моём глазу,
и бессонниц вереница
затевает вновь бузу,
тихо прячась под кроватью
до того момента, как
ночь станцует в чёрном платье
над деревьями гопак.
счастье прячется всё там же,
но не кажет лап и лиц…
я выманиваю счастье:
«цыпа-цыпа! кис-кис-кис!»
а оно, прижавши уши,
не намерено идти,
бередит, терзает душу,
притаилось на пути
в паре жалких сантиметров —
только руку протяни,
и оно на сто процентов
обогреет мои дни!
я гоню пустые страхи,
выметаю сор души,
а оно – тут, в полумраке
замерло и не спешит
в нерешительности власти.
и не кажет лап и лиц…
я выманиваю счастье:
«цыпа-цыпа! кис-кис-кис!»

ветви стучатся в окна,
мысли опали ниц,
глаза – замутнённые стёкла,
хоть чувства не знают границ.
время избито часами,
скованы дрожью слова.
душой я смотрю, не глазами,
и кругом идёт голова…
уставлен весь мир зеркалами,
чья суть до абсурда крива,
я трогаю душу руками,
её не ломая едва.
день утекает за днём,
реальность укушена снами.
как втиснуться в нужный проём
и как не разбиться крылами?
как ни был бы полдень изрыт
осколками едкой печали,
а солнце всё также глядит,
ласкает дорогу лучами!
небес золотая халва
коснётся макушки губами,
раскрасит ветвей кружева,
я трогаю душу руками…

прозрачный день сухого ноября
вдруг вырос обнажёнными кустами,
а я как будто что-то потеряла…
и ветер шебуршится волосами,
шуршит, смеётся, зябкостью хрустален,
гоняет ворохи оставшейся листвы
по мостовой, что тихо утопает
в предзимнем безразличье ко всему.
по коридорам мыслей я бреду,
встречая ветхие, но запертые двери…
здесь осень расстилает на пруду
молочной пенкой зыбкий свой озноб.
до боли хочется растаять в тишине,
у неба выпив всю лазурь до дна.
а, может, я ещё нужна тебе?
так дай же мне хоть капельку тепла!
и осень щурится, на солнышке играя
прохладой ясного порывистого дня,
а всё вокруг – лишь крошечные блики
в прозрачном дне сухого ноября!

мне снилась птица,
мне никто не снится
в обычной сетке
рваных серых будней.
земля в воде,
стремящейся разлиться
по стёртой коже
вызревшего студня.
среди воды —
короткий перешеек —
тонюсенькая ниточка
пунктира.
сжимала птица
в страхе лапы, шею
у самой кромки
маленького мира,
на самом крае
зыбкой ржавой суши…
и чернота ползла
в воде вуалью,
и горечь проросла
и въелась в душу,
а чернота росла
и так кристально
собою отражала
чёрный мир…