Карина Акопян - О сокровенном

бывают люди, что торопятся вперёд
под яркими амбиций парусами,
и каждый день включён в круговорот
и тает в суете под небесами.

бывает очень скромный человек,
чью речь не разобрать за голосами.
нам выдан очень быстрый громкий век.
все одиноки, по-особенному, сами,

по тыще вариаций, схем, программ,
распластанные между полюсами,
и каждый тащит свой душевный хлам
между обязанностей прочных корпусами.

так важно выдохнуть, вдохнуть и замереть…
и слушать у́хами, уша́ми или уу́шами!
и есть за что бороться и гореть,
когда соприкоснёшься с кем-то душами.

над силуэтом городов
закат немыслимо бордов,
и будней блёклых паутина
сверкает свежестью садов.
весна идёт раскатным маршем,
и добрым дружественным шаржем
бульвары вечер накалякал
в тонах пастельно-карандашных.

и как нелепо в это время,
когда любви столпотворенье
в каждой молекуле всего,
о ней лишь только говоренье…

и солнца властный апельсин
укором радости висит,

нелепо знать, что не спеша,
твоя нестройная душа
выходит вновь на кру́ги ада.
а ей бы счастьем подышать…

небо разорвано осенью в лоскуты.
«ты»,
как и «я» – местоимение, важность его относительна.
влажность сверкающих струн однородностью ритма губительна…
дождь – состояние душ, мерный душ немоты.
рты…
пораскрыты в зевках, ловят жадно прошедшие дни,
зги не видать, занавесило влажностным тюлем
будущее – за завесою водной, но до́лжно случиться июлем.
улеем мерным продолжат свой рокот дожди.
жди…
и не жди… пусть мгновение вымоет горечь.
речь не о том, что сбылось или сбыться могло бы.
дождь протекает как свойство, но будет и приостановлен
лентой лазурной и гладкостью солнечных плеч.
беречь…

всё умрет, и останется эхо,
очертания мутных созвездий…
я не знаю того человека,
с кем не пусто быть рядом и вместе,
с кем не больно, не горестно вместе…
с кем дышать одним ритмом уместно
с кем не страшно, не зыбко, не тесно.
не напрасно. не перескабрезно…
с кем…
пустота обнимает за плечи,
пустота смотрит в спину и рот,
пустота гулко сводит живот
и бормочет на лад человечий,
тычет пальцем в нарывы увечий
у души. и в безмолвии речи
тихой лаской объятий калечит…
не дыши… путь беспочвенно млечен,
глух в тиши…
камыши душных слов распушились,
созревают пустот камыши…
и пушинки мгновений, усилий
в прелой заводи тонут в глуши…
тонут сотни попыток в глуши,
канут орды иллюзий в глуши,
растворятся в объятьях больших,
как мгновенный бессмысленный пшик,
вспы-шка…

небо над Москвою золотое —
солнцем подмигнул седой декабрь.
город – угловатый динозавр
кости-арматуру греет, стоя
в золоте… течёт машинок бисер,
в золоте – бегут людей букашки,
в золоте – искрится снег вчерашний,
и сегодняшний искристость дня повысил.
в золоте – деревья тянут руки
к небу – кружевную сущность пальцев.
с лёгкостью, наивный след скитальцев,
в дымке золотой теряю звуки…
в дымке золотой – нет больше речи,
в дымке золотой – тепло и зыбко,
в дымке золотой родится вечер,
позолоты след – замрёт улыбка…

ноябрь включает «совсем одиноко»,
и около окон нервирую око
прохожим, вручая тоски силуэт.
плывёт по течению жизни пиро́га,
ползут, как моллюски, дни вяло, безного.
и кажется, будто осенняя тога
купирует радость и внутренний свет.
и кажется, будто живётся убого,
и кажется бедностью скомканность слога,
и хочется, будто любви, но берлога
квартиры пуста, будто тысячу лет.
нет…
всё кажется, грезится, чудится, мнится.
черны оголённые веток ресницы,
распахнуты улиц стальные страницы,
и вычерчен тонко их стройный корсет.
для взмаха души – ослепительной птицы,
природа обязана вновь обнулиться,
чтоб небо-индиго всем трепетом ситца
свершилось, как тайный обряд и обет.
печаль человечья – подобье налога,
печаль не на вечно, пуста и полога,
она посвербит под лопаткой немного,
растает под прелой листвой даже след
её пребыванья. до дрожи любовно
мгновения счастья легки и подробны —
лежат на ладонях вселикого Бога…
не бойся принять этот ласковый свет…
пускай он случится…
пускай он продлится…
пускай он искрится…
во всём…