Евгений Козлов - Этюды романтической любви

Известно, что юное тело и юная душа молодого человека, обладают более быстрой регенерацией, нежели чем у взрослого человека. Будучи юным, Мирослав сносил безропотно все потаенные обиды и нескрываемые укоры судьбы с изрядной отстраненностью сил. Ибо выплеск своего таланта перед одухотворенной Марией, ещё не был им произведен на свет земной.

Но вот миновали многие месяцы непрестанного обучения. И именно в этот день Мирослав с непредвиденной готовностью трубадура готов был в сию же минуту покорить девичье покорнейшее сердце, овладев лишь одним монотонным лирическим мелизмом.

Сегодня он оделся в чистое белое белье, приобрел и натянул на себя пепельного цвета брюки и облачился в заштопанный в трех местах сюртук. Он дочерна начистил свои ботинки, так что в них можно было увидеть свое некрасивое отражение. Расчесал свои курчавые волосы на две равноправные стороны, и, в общем, стался весьма презентабельным молодым господином. Уложив скрипку в продолговатый черный футляр, Мирослав немедля помчался прямиком к дому Марии, испытывая на ходу легкое головокружение и поддернутое нетерпение. Девушка жила неподалеку, её квартира располагалась на третьем этаже трехэтажного дома. Он достоверно узнал этот неопровержимый маршрут у чересчур откровенной доверчивой учительницы музыки, посему он часто приходил поглядеть в часы отдыха и заживления сердечных ран на то, как в сумраке зажигается окно маленькой комнаты девушки, где он никогда не был и даже не мечтал побывать. По дороге Мирослав никого из знакомых не повстречал, значит, не были слышны лишние расспросы по поводу его внезапной прогулки, впрочем, поддержки в этот миг ему нахватало. Отчего Мирослав явственно волновался перед главным выступлением в своей жизни, ведь серенада это дело нешуточное, дело грандиозное, полномасштабно жизненное.

Испытав высокомерное возбуждение духа, он только сильнее разволновался, когда увидел заветный балкончик Марии. Чувствуя нарастающее биение томящегося в избытке чувств, практически сломленного сердца, он готов был в сию же секунду призвать саму смерть, дабы унизить её вечной жизнью своей истинно безответной любви или же готов был нынче умереть искренно любя, лишь одну девушку. И в вечерних сумрачных тенях, когда всё живое утихает, обретает немного покоя после тяжелого будничного дня, он, охваченный десятком пестрых ощущений, вздымаемый стихией идеализированной импровизации, робко отворил свой скрипичный саквояж. Затем, как положено, взял свой музыкальный инструмент в руки. В это мгновение даже кончики его пальцев до самых ноготков боязливо тряслись, мешая сконцентрироваться на будущей игре. Смычок дрожал и неуверенно колебался.

Мирослав застенчиво сыграл первую ноту. И тут произошло неожиданное непоправимое событие. Одна из струн скрипки предательски оборвалась, она, словно отомстила музыканту за все те часы надругательства над нею, или просто-напросто не вытерпела большего физического напряжения. Испытывая обреченный страх, гений музыки уронил скрипку прямиком на твердый асфальт, отчего инструмент тошнотворно ударился о поверхность черного палача. Барабан скрипки покорежился, и трещина впредь зияла вдоль всего инструмента, словно неизлечимая рубящая рана.

Ощущение могильной эпитафии всего сущего и чувство больной немой эпилепсии души неизбежно настигли Мирослава. В это мгновение он с невоздержанной грустью в глазах, смотрел на балкончик своей возлюбленной Марии, но муза не показывалась в окошке, может быть, она не услышала те звуки рвущегося трагизма струн его скрипки и его души. Теперь, по-видимому, она никогда не услышит ту несбывшуюся серенаду и никогда не полюбит этого неуклюжего музыканта. То уничтожающее всё живое уныние, подобно адскому огню, вырвавшись на свободу, сжигало его плачущее кровавыми слезами сердце. Однако, Мирослав, обремененный оными великими страданиями, венценосным лавром осенился гениальной немыслимой никем ранее мыслью. То была идея любящего безумца, ибо для любви нет ничего невозможного, и то безумие должно было обернуться чудом, настолько реальным, что поверить в него было весьма просто, непринужденно легко.

Отбросив нападения злостного отчаяния, Мирослав снял пропитанный стеснительными выделениями кожи сюртук и швырнул его подальше от себя, дабы ничто не стесняло его созревший черным тюльпаном замысел. Расстегнув пуговицу рукава, он обнажил левую руку до локтя. Затем, взглянув ослепленным взором гения на свои пульсирующие вены цвета морской волны, он, ничтожный слуга небесных муз, божественными очами своими чудесным образом увидел их самыми настоящими струнами, такими натянутыми и животворящими. Выпрямив руку, он натянул те голубоватые с зеленцой струны, бесхитростно приложил смычок к лучистой мышце руки и начал медленно исполнять начало величественного Реквиема.