Иван Реуцкий - Лирика

Рядом Сталин со мной и Хрущев,

Микоян, Ворошилов и Брежнев!

Сзади мнется кто-то еще,

За плечо меня трогая нежно.

Обернулся, глотая слезу,

Ба! Да это Калинин нетрезвый,

А за ним, поправляя косу,

Катя Фурцева скромно пролезла.

Все в шинелях, пальто-черно-белый колор.

Большевистской объяты скорбью,

Мы стоим, как простой на кладбище забор.

Охраняем. Народ в безмолвье…

Я вижу сон в обратной перспективе:

Из отражений и осколков звезд

Тяну я слов и фраз неясный мост

И глаз белеющие точки в негативе.

Мне не понять сердечных рифм учеников,

Их легких резких колкостей небрежных,

Но я склоню свой взор еще прилежней

Над пропастью ржаных и нежных строф.

Мне не дороги мои слова,

Мне не дорого людское мненье.

Я плачу своим тупым терпеньем

За огонь, забрезживший едва.

Мне так глупо разбирать пути

Мыслей строк, идущих криво-косо,

Словно русского пути заносы

Детскою лопаткой разгрести.

Света нет. Тишь и темно.

Пусто в квартире. Безлюдно.

Утро крадется ко мне сквозь окно.

Белые летние будни.

Дождь за окном. Грустные вести с югов-

То операция, то простуды.

Мне не хватает в молитве слов.

Дай, Господи, милости или чуда!

Пробкой застойной стоит Москва.

Душно… В небе парит…

Пятой гитарной струной ниже левого соска

Сердечная жила моя звенит.

Послушай жизни стук сердечный и ритм!

Он, эхом отзываясь в вечности, звенит!

Откройся ухом для рифм и слов,

Нежданно – чревом для страстных снов!

Послушай жизни сердечный стук!

Наполни смыслом и взгляд, и звук!

Мне не с кем слово перемолвить,

Душой о душу потрепать.

Я еду, зябну, страшный холод,

Ямщик орет: «Ядрена мать!»

Но я не просыпаюсь вовсе.

Синеет иней на устах,

Звенит дорога под подковой,

Дорога предо мной пуста…

Люблю ли я, поручик?

Да что б мне провалиться,

Коль я еще раз полюблю!

Я лошади своей не изменю!

Она верней мне всякой бабы будет!

Что говорите? Ножки и фиалковы глаза?

Ланит розан и свежесть уст открытых?

Милей мне славный доломан,

Бокал бордо и туз, к стене прибитый!

Поручик! Кий возьмите в руки, а не бант!

Холодному эфесу будьте верны!

Ваш добрый друг-гусарский кант!

Говядина подкрепит ваши нервы!

Вдохните полной грудью дым пороховой!

Он лучше уксуса прочистит ваши мысли!

Что, дорогая? Нам пора домой??

Иду! Sheri! А вам – не киснуть!

Я ни на что не претендую,

Мой странный графоманский бред

С поэзией роднит лишь чудо,

Что можно срифмовать куплет в обед.

Я еду в этой электричке без билета,

И я всегда готов сойти,

Остаться лишь смотрителем усталым,

Переключать и стрелки, и пути.

Смотреть, как пробегают мимо

Красивые поэты-поезда,

Слезливо вслед смотреть учтиво.

И семафор горит, как красная звезда…

Бабушка Аксинья по двору носилась

Бабушка Аксинья дико голосила.

Падала, пласталась серою вороной,

Подгибала яблонь слабенькие кроны.

И ногами с силой грязь она месила,

И подолом юбки брызги разносила.

Истово крестилась в небо что есть силы

И кричала громко: «Господи! Окстилась!»

О добрая моя, бездарная душа!

Зачем тебе страдать о невозможном?

Зачем ты скачешь, словно вша?

Ведь ты, как вша, мала и так ничтожна!

Иллюзию мою, проститутку старую,

Где-то в вонючей подворотне

В районе трех вокзалов

Я пристрелил дождливой черной ночью.

Труп ее в кровавой луже,

Холодный, как фильм Бергмана,

Будет утром полицией обнаружен,

Грязный, брошенный, исковерканный.

Тень на стене сизой пылью,

Дымом пороховым прибитая,

Оседает. В луже лежит милая

Иллюзия дружбы моей, убитая.

Я в бодром миноре по жизни иду!

У всех и всякого я на виду!

В вагоне метро, в магазине и в храме

Себя. как зверушку, веду на аркане.

Смотрите, мол, вот он, смотрите: каков-

Ничтожный и жалкий, Иван Дураков.