Евгений Блажеевский - Письмо

Я всё кого-то жду,
Надеюсь, что придёт…
Встаю,
Курю,
Сажусь,
А на моём столе,
Между стаканом грязным и бумагой,
Последняя,
Ещё живая муха
Сидит и лапки чистит,
Будто точит
На снегопад
И на меня
Ножи…

И если ты сегодня не придёшь,
То муху я поймаю,
Завяжу
За лапку аккуратно ниткой тонкой
И посажу в тепле настольной лампы
Со мною вместе зиму зимовать.

Ведь человек,
Который не имеет
Любимой женщины,
Собаки или друга,
Способен муху посадить на нитку,
Давать ей крошки,
Сахар и питьё,
Прислушиваться к вою ветра,
Думать
О том,
Что в этом мире есть весна
И старенькая мама,
И любовь…

Как хорошо в рождественскую ночь
Лежать в обнимку с милым существом,
Которое смогло тебе помочь,
Все беды отодвинув «на потом».

Как хорошо не числиться, хоть миг,
В составе городского поголовья,
Захлопнуть время — худшую из книг —
И нежный воск зажечь у изголовья.

И что бы там ни ожидало вас,
Но не пройдёт сквозь временное сито
Со шлаком жизни просветлённый час,
В котором и единственно, и слитно:
Жены уснувшей тихое тепло,
Шажки минут и беглый запах ёлки…

А за стеной морозно и темно,
И кажется, что где-то воют волки.

Над городом,
Который многоок,
Жуёт огни вокзалов и предместий,
Но всё-таки безмерно одинок
Перед большим движением созвездий,

Горит одна чудесная звезда,
В моё окно вперяясь и мигая.
Под ней бегут, качаясь, поезда
И самолёт летит, изнемогая.

Горит звезда,
Летящая во тьму,
Моя —
Неупадающая с неба…
Я со стола пустой стакан возьму
И, воздух зачерпнув,
Глотну нелепо
За то,
Что пребываешь надо мной…

Ангел смерти,
Посети.
Посидим,
Пососедствуем с тобою на рассвете,
Как соседствуют
Огонь и дым
Белокурый, белокурый
Ангел смерти!..

Цветаева, и Хлебников, и Рильке!..
Одолевая дивный сопромат,
Ты счастлив, ты выходишь из курилки
В тот незабвенный, в тот далёкий март,

Цитируя зачем-то: «ночь… аптека…»,
Когда вокруг по-вешнему пестро.
Осталась за углом библиотека —
Дом Пашкова, и мы спешим в метро

По наледи хрустящей, а за кромкой
В бездомной луже ёжится закат,
И от прекрасного лица знакомой
Исходит свет, слегка голубоват…

И день многоголосый, уплывая,
Томительно-нетороплив уже,
Но лестница летит, и угловая
Квартира на последнем этаже,

Где, чиркнув спичкой, — от крюка с одеждой
И до планшета с «Вечною весной» —
Хозяйка озаряет, как надеждой,
Своё жилище свечкой восковой.

И разговор, что вязок был, как тесто,
Из-за смущенья, из-за суеты,
Волнует ощущением подтекста:
«Любимая?..»
«Мой милый, это ты?..

Мне восемнадцать, но уже на части
Расколот мир, и столько чепухи,
Когда бы не особенное счастье
Любить искусство и читать стихи…»

И говорит во утоленье жажды,
И жарко ловит воздух нежным ртом…
Так выпало ей говорить однажды,
А слушавшему вспомнится потом

И чистый голосок, пропавший где-то
На перепутье большаков и трасс,
И как она — бледна, полуодета —
Себя дарила в жизни первый раз.

И то, что ощутил — впервые, Боже —
Свободу, равнозначную реке:
Лежи и созерцай рассвет на коже
И первый луч на зыбком потолке.

— Любимая, — он скажет много позже,—
Кому Франческа, а кому Кармен…
Иные связи стоили дороже,
Не отдавая ничего взамен.

Лишь этот миг на чувственном пределе
В каморке бедной близ Москва-реки…
Тогда не я, тогда Земля при теле
Была — как шарик с ниткой — у руки!..

На горестном ветру
В начальных числах марта
Бессилие души
Не описать пером.
Проносится такси,
И хриплый голос барда
В приёмнике поёт
Про Волгу и паром

Предчувствие беды
Пугает в русских вёснах,
И беззащитен мир,
Что окружает нас
На этих виражах,
В потоках перекрёстных,
Где, забывая жизнь,
Ногою жмут газ.

Проносится такси
По слякотной Волхонке,
Рекламы мельтешат,
Шофёр к рулю припал.
Хохочет за стеклом
Красавица в дублёнке,
Но смеха не слыхать —
Проносится оскал…